— Слушаю вас, — сказал он, помолчав.
Пресли пересел на стул, стоявший перед письменным столом. Шелгрим взял лежащую у него на столе визитную карточку и пробежал ее глазами. Пресли обратил внимание на то, что читает он без очков.
— Вы, — сказал Шелгрим, глядя на Пресли, — тот самый молодой человек, который написал поэму «Труженики»?
— Да, сэр.
— Кажется, она вызвала много толков. Я читал ее и видел в доме Сидерквиста вдохновившую вас картину.
Пресли, чьи чувства были сейчас необычайно обострены, с удивлением заметил, что туловище Шелгрима все время остается неподвижным. Двигались руки, поворачивалась голова, огромное же тело словно застыло на месте. По ходу разговора внимание Пресли все больше сосредоточивалось на этой особенности Президента корпорации, и внезапно ему явилась дикая мысль, что Шелгрим усадил свое тело отдыхать в кресле, тогда как голова его и руки напряженно работают, занятые своим делом. Блюдечко очищенных лесных орехов стояло у него под рукой, и время от времени он брал большим и указательным пальцами орех и отправлял его в рот.
— Я видел картину «Труженики», — продолжал Шелгрим, — и она нравится мне больше, чем поэма.
— Картина написана большим мастером, — с живостью отозвался Пресли.
— И поэтому, — сказал Шелгрим, — в ней сказано все. Вам нечего было добавить. Существует только один способ действительно хорошо выразить ту или иную идею. Картина «Труженики» потому и является великим произведением искусства, что художник сумел выразить в ней свою мысль действительно хорошо.
— Я никогда не думал об искусстве в этом плане, — заметил Пресли.
Он был смущен, сбит с толку, растерян. Ему трудно было бы сказать, что он предполагал увидеть в Шелгриме, однако он был вполне готов к встрече с жестоким и грубым человеком, беспощадным и неумолимым. Вместо этого перед ним был человек, чуткий к чужим несчастьям и хорошо разбирающийся в искусстве. Общепринятые мерки не годились в применении к этому человеку. Пресли вдруг осенило, что дело, вероятно, не в том, что здесь нужны какие-то другие мерки, а в том, что существующие ничтожно узки для данного случая. Он начинал понимать, что Шелгрим не только человек огромного масштаба, но и очень широкий, разносторонний, отзывчивый, одинаково хорошо понимающий человеческую слабость запойного пьяницы, нравственную ценность замечательного произведения живописи и механику финансирования железной дороги, протянувшейся на тысячи миль, а также управление ею.
— Я никогда не думал об искусстве в этом плане, — повторил Пресли. — В ваших словах большая доля правды.
— Подобные сведения, — продолжал Шелгрим, — я предпочитаю получать из первых рук. Предпочитаю прислушаться к тому, что имеет сказать великий французский художник, нежели к тому, что вы повторяете вслед за ним.
Его речь, громкая и выразительная вначале, когда мысль, которую он хотел высказать, только еще родилась в голове, постепенно тускнела, выдыхалась, словно он утратил интерес к теме, а последняя фраза и вовсе затерялась где-то в бороде и усах. К тому же выяснилось, что временами он чуть-чуть шепелявит.
— Я написал эту поэму, — сказал Пресли, — в момент сильного потрясения. Я живу, — вернее, жил, — на ранчо Лос-Муэртос, в округе Туларе, ранчо Магнуса Деррика.
— На ранчо, принадлежащем железной дороге и сданном в аренду мистеру Магнусу Деррику, — заметил Шелгрим.
Пресли беспомощно развел руками.
— И я полагаю, — внушительно сказал Президент ТиЮЗжд, уставив проницательный взгляд на Пресли, — полагаю, вы считаете меня отъявленным негодяем.
— Я думаю, — отвечал Пресли, — я убежден…
Он запнулся, подыскивая нужные слова.
— Поверьте, молодой человек! — воскликнул Шелгрим, стукнув толстым указательным пальцем по столу, чтобы подчеркнуть свои слова. — Поверьте для начала в то, что железные дороги строятся сами собой. Где есть спрос, там рано или поздно возникнет предложение. Мистер Деррик… разве он выращивает свою пшеницу? Пшеница растет сама по себе. Какова его роль в этом? Разве он дает ей силы расти? А какова моя роль? Разве я строю железные дороги? Молодой человек, когда вы рассуждаете о пшенице и железных дорогах, но упускаете из виду тот факт, что вы имеете дело со стихийными силами, а не с людьми. Пшеница — продукт. Чтобы кормить людей, ее нужно куда-то перевезти. Это спрос. Пшеница — один фактор, железная дорога — другой; и есть закон, которому они подчинены, — закон спроса и предложения. Люди играют тут незначительную роль. Возможны осложнения, могут сложиться обстоятельства неблагоприятные, — и даже пагубные, — для отдельной личности, но пшеницу все равно надо перевозить, чтобы кормить людей; это так же неизбежно, как то, что она будет расти. Если вы хотите возложить вину за случившееся в Лос-Муэртос на какого-то отдельного человека, то вы делаете ошибку. Вините условия, а не людей.