Наконец, Ванами заговорил. Он откинулся на спинку стула, засунул большие пальцы за пояс, опустил голову, и, слушая его голос, монотонный, без всякого выражения, можно было подумать, что он разговаривает во сне.
В нескольких словах он рассказал Пресли о том, что произошло в первую ночь, проведенную им в монастырском саду, об Ответе, — наполовину реальном, наполовину плодом воображения, — который он в ту ночь получил.
— Никому, кроме тебя, не стал бы я рассказывать об этом, — сказал он, — но ты, я думаю, поймешь меня — во всяком случае, отнесешься с сочувствием, а мне так необходимо открыться кому-то. Сперва я сам себе не верил. Был уверен, что это самообман, но на следующую ночь все снова повторилось. Тут уж я испугался — или нет, не испугался, а был выбит из равновесия; да что там — потрясен до глубины души. Решил на этом остановиться и больше не искушать судьбу. Долгое время я близко не подходил к миссии, занимался своими делами, избегал даже думать об этом. Но соблазн был слишком велик. Однажды вечером я снова очутился там под тенью грушевых деревьев и стал кликать Анжелу, вызывать ее из мрака, из ночи. На этот раз ответ последовал быстро, ошибки тут быть не могло. Не берусь объяснить тебе, что это было и как он дошел до меня, потому что никаких звуков я не слышал и не видел ничего, кроме тьмы. Ночь была безлунная. Но где-то далеко, над ложбиной, мрак оказался потревоженным, и мое я, перенесенное моей волей из монастырского сада в ложбину, взывавшее к ней, искавшее ее, нашло уж не знаю что, но все-таки нашло — место отдохновения и поддержку. Три раза с тех пор я побывал в саду ночью. Третий раз — вчера.
Он замолк, глаза его горели от возбуждения. Пресли, наклонившись вперед к нему, сидел неподвижно, в напряженном ожидании.
— Ну и что же… вчера? — спросил он.
Ванами пошевельнулся, опустил глаза и с минуту барабанил пальцами по столу.
— Вчера ночью, — ответил он, — как бы тебе сказать… что-то изменилось. Ответ возник ближе. — Он сделал глубокий вздох.
— Ты уверен?
Ванами улыбнулся с выражением человека, не допускающего сомнений.
— Я не могу сказать, что на этот раз я получил Ответ скорее или легче. Но ошибиться я не мог. То, что прежде тревожило мрак, что возникало в безлюдной ночи… приблизилось ко мне, приблизилось физически, на деле.
Голос Ванами снова упал. Его лицо — лицо молодого пророка, провидца, приобрело вдохновенное выражение. Он смотрел прямо перед собой невидящим взглядом.
— А что, если, — пробормотал он, — что, если я буду стоять под грушевыми деревьями по ночам и призывать ее снова и снова, и всякий раз Ответ будет все ближе и ближе, и я дождусь того, что однажды ночью, в счастливейшую из ночей он… она…
Внезапно напряжение ослабилось. Вскрикнув и как-то странно дернув рукой, Ванами очнулся.
— Господи! — воскликнул он. — Да что это? Как же я посмею? Что все это означает? Порой я прихожу в ужас, а порой переполняюсь нежностью и радостью, каких не испытывал с самой ее смерти. Все это недоступно пониманию! Как мне объяснить тебе то, что происходит, когда я взываю к ней в ночи, и во мраке возникает трепет — слабый, отдаленный, невидимый, — неосязаемое, едва уловимое движенье? Нечто недосягаемое зрению и слуху, познаваемое лишь каким-то шестым чувством. Послушай, вот на что это похоже: на ферме Кьен-Сабе мы всю прошлую неделю засевали зерном поля. Сейчас зерно лежит глубоко упрятанное, погребенное во мраке, в темных глубинах, под комьями земли. Можешь ты представить себе первое, изначальное шевеление, которое, должно быть, после сева возникает в пшеничном зерне, когда оно, слепое и глухое, откликнется из темных недр земли на зов солнца — самый первый позыв к переходу от покоя к движению еще задолго до того, как появятся малейшие признаки физических изменений, задолго до того, как микроскоп впервые сможет уловить хотя бы крошечный сдвиг, — когда натянется впервые рубашка зерна, в предчувствии жизни? Ну так вот, это столь же неуловимо.
Он снова замолчал, погруженный в свои мысли, а потом невнятно пробормотал:
— То, что ты сеешь, не оживет, если не умрет… а она, моя Анжела, умерла.
— А ты не ошибаешься? — сказал Пресли. — У тебя не было сомнений, что что-то действительно произошло? Воображение может иной раз сыграть с человеком странную штуку, да и обстановка была соответствующая. Ведь, согласись, немыслимо, чтобы произошло нечто подобное! Да ты и сам говоришь, что ничего не видел, ничего не слышал.