Магнус Деррик, сидевший рядом с Энникстером, первым получил свой конверт. Извинившись, он вскрыл его.
— Читайте, читайте, Губернатор! — раздалось с полдюжины голосов. — Никаких секретов, тут сегодня все свои.
Магнус быстро пробежал глазами письмо, потом встал и прочел вслух:
— «Магнусу Деррику.
Бонивиль, штат Калифорния.
Милостивый государь!
Согласно переоценке, состоявшейся 1 октября с. г., цена на землю, принадлежащую железной дороге и входящую в состав вашего ранчо Лос-Муэртос, установлена теперь в размере 27 долларов за акр. Право приобрести землю по указанной цене предоставляется любому желающему.
С совершенным почтением,
Сайрус Блэйкли Рагглс,
Начальник Земельного отдела ТиЮЗжд
С. Берман,
представитель ТиЮЗжд».
В наступившей мертвой тишине раздался свирепый голос Остермана:
— Ну и ну! Ничего подобного в жизни не слышал.
Но долгое время это оставалось единственным откликом.
Молчание становилось давящим; его нарушал лишь треск разрываемых конвертов, по мере того, как Энникстер, Остерман, старый Бродерсон, Гарнетт, Кист, Геттингс, Четтерн и Дэбни вскрывали и прочитывали свои письма. Все они были того же содержания, что и письмо Магнусу Деррику. Менялись лишь цифры и имена адресатов. В некоторых случаях цена за акр устанавливалась в двадцать два доллара. В случае Энникстера ее повысили до тридцати.
— А ведь компания обещалась продать землю мне… всем нам, — чуть не задохнулся старик Бродерсон, — по два пятьдесят за акр!
Не одним только фермерам в окрестностях Боннвиля этот маневр железной дороги грозил банкротством. Система перемежающихся участков распространялась на всю долину Сан-Хоакин. Нанося удар боннвильским фермерам, железная дорога создавала устрашающий прецедент на будущее. Из присутствующих в сбруйной фермеров это касалось почти всех; перед угрозой разорения оказались почти все. Переоценка затрагивала чуть ли не миллион акров.
И тут разразилась буря. Человек десять разом повскакивали с мест, побагровевшие от ярости, сжимая кулаки, стиснув зубы, понося и проклиная всё и вся. Голоса срывались от гнева; руки с хищно скрюченными, дрожащими пальцами метались в воздухе. Вдруг стало ясно, что обиды, несправедливости, притеснения, вымогательства и поборы, которые приходилось терпеть двадцать лет, нельзя вынести ни минуты дольше. И чувство это вылилось в общий вопль, нечеловеческий крик отчаяния, дикий и нечленообразный. Это был звериный рев людей замордованных, эксплуатируемых, ограбленных, загнанных в угол и оттого свирепых, страшных, показавших наконец зубы и выпустивших когти, решивших вступить в жестокий поединок. Это ревело затравленное животное, защищающее свое логово, свою самку с детенышами, готовое кусаться, рвать врага когтями, подмять его под себя, загрызть в сумбуре ярости и крови.
Рев постепенно стих, сменившись возмущенным гомоном, сквозь который время от времени прорывались звуки музыки и общего веселья.
— Опять Берман! — выкрикнул Хэррен Деррик.
— И ведь какой момент выбрал! — пробормотал Энникстер. — Как раз, когда мы все собрались здесь повеселиться! Видно, чтоб побольнее.
— Господа, да ведь это разорение!
— Что же нам теперь делать?
— Драться! Черт возьми! Или, по-вашему, нам следует все покорно сносить? Да разве это возможно?
Снова поднялся гвалт. Чем яснее фермеры осознавали значение такого шага со стороны железной дороги, тем ужаснее он им казался, тем более возмутительным и подлым. О том, чтобы смириться с подобным деспотизмом, не могло быть и речи. Но они прекрасно знали в результате многолетнего опыта — с кем имеют дело, знали это неумолимое, железное чудовище; и снова и снова возмущение против угнетателей, грубо попирающих их права, подстегивало фермеров, и они вскакивали, сжимая кулаки, изрытая проклятья, крича до хрипоты.
— Драться! А как драться? С чего начинать?
— Если только в наших краях есть закон…
— Если он и есть, так он в руках у Шелгрима! Кто хозяйничает в калифорнийских судах? Разве не Шелгрим?
— Чтоб ему пусто было!
— И как долго вы намереваетесь это терпеть? Долго ли еще ждать, пока вы наберетесь храбрости, чтобы покончить счеты с железной дорогой при помощи динамита?
— А наши договоры, а заверения корпорации, что мы будем первыми покупателями…
— А теперь землю может купить всякий.