- Вы меня поняли? - спросил он.
- Ну, конечно,- ответила она, обернувшись к нему.- Вы хотите быть мне другом, и я вам за это чрезвычайно благодарна. Правда, я так не думала, когда вы вздумали меня поцеловать. Но теперь, когда вы мне все объяснили, мне кажется, что ничего особенно плохого в этом не было. Видите ли, мы с вами люди разные. Я предпочитаю, чтоб меня все любили и чтоб сама я всех любила. Так жить куда приятней. Вы, может, мне не поверите, но стоит только попробовать - и вы сами убедитесь. Так приятно, когда ко всем хорошо относишься и знаешь, что люди к тебе тоже хорошо относятся. Ко мне всегда все хорошо относились. Мама и папа, это само собой разумеется, и конюх Билли, и португалец Монталегре, десятник, и даже повар-китаец, и мистер Дилани - только жаль, он уехал,- и миссис Вакка, и ее маленький…
- Дилани, говорите? - вскинулся Энникстер.- Вы с ним, кажется, дружбу водили?
- Да,- ответила она.- Он тоже хорошо ко мне относился. Очень! Летом он каждый день ездил в цветочное хозяйство по соседству с миссией и привозил мне оттуда целые охапки цветов, да таких красивых! А я в шутку расплачивалась за них долларами, которые вырезала из куска сыра. Это так смешно было. Да,
мы с ним были большими друзьями.
- Вот еще одна лампа коптит! - буркнул Энникстер.- Приверните фитиль, пожалуйста… и доглядите, чтоб здесь пол подмели. Смотрите, он весь хвоей засыпан. А у меня еще дел выше головы. Ну, пока!
- До свиданья, сэр.
Он вернулся в дом взбешенный, с пылающим лицом, со стиснутыми зубами.
- Ага,- бормотал он про себя.- Значит, Дилани? Черт возьми, эта девушка еще будет моей! Я покажу этому ковбою! У кого, интересно, она работает? Кто
ее хозяин, я или он? Я ей покажу, а заодно и Дилани. Это проще простого - и тогда уж пускай берет ее себе… если захочет… после меня.
Злобная ухмылка появилась в углах губ и растеклась по всему лицу. Жажда физического обладания, темная, коварная, неподвластная рассудку, проснулась в нем. Низменный инстинкт самца, не разгадавшего самой сути женщины, в сочетании с влюбленностью и, одновременно, злостью, зашевелился в нем как некое гадкое чудовище. А Хилма тем временем шла домой, мурлыча про себя какую-то песенку; в угасающих лучах вечерней мари ее белое платье казалось нежно-шафрановым.
Вскоре после половины восьмого перед новым амбаром остановилась первая линейка, доставившая боннвильского аптекаря с женой и дочерьми. Сразу же вслед за ней подкатил фургон, до отказа набитый людьми разных возрастов в броских желто-красных одеждах - семейство мексиканцев испанского происхождения. Конюх Билли и его помощник распрягли лошадей и привязали их у изгороди на задах нового амбара. Потом появилась бричка, доставившая Карахера, владельца питейного заведения и бакалейной лавки, наряженного в котелок, длиннополый сюртук, желтые остроносые штиблеты и неизменный красный шейный платок, который привез с собой не доставленный своевременно ящик лимонов. Казалось, гость теперь повалит сплошным потоком, но нет - целых полчаса никто больше не появлялся.
Энникстер с Карахером удалились в сбруйную и сразу же заспорили о том, как следует готовить знаменитый крюшон. Иногда их голоса поднимались до пронзительных выкриков.
- Две с половиной кварты и чайная чашка шартреза!
- Ерунда! Уж кому знать, как не мне! Только шампанское и чуть-чуть коньяку подплеснуть!
Жена аптекаря и ее сестра вошли в фуражную клеть, где для удобства дам был поставлен комод с зеркалом. Сам аптекарь в смущении переминался с ноги на ногу у входа: он поднял воротник, опасаясь сквозняков, лицо его было озабочено, так как он никак не мог решить, прилично ли будет надеть перчатки. Мексиканское семейство - отец, мать, пятеро детей и свояченица, словно застывшие, сидели на краешках взятых напрокат стульев, молчаливые, натянутые, потупив глаза и прижимая локти к бокам; они разглядывали исподлобья убранство помещения или с напряженным вниманием следили за младшим Ваккой, сыном одного из надсмотрщиков Кьен-Сабе, который с важным видом расхаживал по амбару в клетчатом пиджаке и белых нитяных перчатках и, сосредоточенно хмурясь, остругивал свечу прямо на пол, чтобы лучше скользить по нему во время танцев.
Прибыли музыканты - городской оркестр из Боннвиля, поскольку Энникстер умудрился в последний момент так оскорбить дирижера клубного оркестра, что тот наотрез отказался иметь с ним дело; они тотчас заняли свои места на подмостках в углу, и оттуда теперь то и дело доносился громкий хохот. Это они потешались над одним из своих собратьев - французом, которого почему-то называли «Рохлей». Отзвуки их шумного веселья растекались по всем углам пустого гулкого помещения, уходили ввысь, под стрехи. Аптекарь заметил проходившему мимо младшему Вакке, что они ведут себя черт знает как!