В послевоенные годы из-за материальных трудностей усадьба сильно обветшала. Дворовые постройки — крестьянская гордость отца, дом управляющего, так называемая Хижина Писателя, где он работал, да и большой жилой дом тоже — все требовало дорогостоящего ремонта. И несмотря на все усилия мамы, Арилда и Брит, средств хватало лишь на то, чтобы поддерживать в сносном состоянии ту часть жилого дома, которая смотрела на юг, на сад и на шоссе Е-18. Ну и, естественно, на поддержание гостиных, которые отец меблировал и устроил по своему вкусу.
В эти комнаты мама и Арилд, пока у них были силы, пускали туристов. В гостиные Гамсуна, в большую залу, которую он украсил зеркалом с урнами и мебелью в стиле Людовика XVI, где мы, дети, и наши гости танцевали под граммофон, и наконец, в Хижину Писателя, в сад и в окрестности усадьбы. Они ходили там, где когда-то ходил он. Норвежцы и иностранные туристы проявляли большой интерес, вызванный часто не просто любопытством, а искренней любовью. Это был вклад матери и брата в культуру страны, который дался им обоим не так-то легко. Они оба хорошо помнили, каким отец мечтал когда-нибудь увидеть Нёрхолм.
Я брожу по усадьбе, узнаю некоторые вещи, часто сущую мелочь, которая, как ни странно, сохранилась и выглядит так же, как выглядела семьдесят лет назад. На большом чердаке, там, где протекала крыша и на деревянном полу остались следы от воды, я увидел дату 1864, нацарапанную на цементе, которым обмазана труба. Но сама усадьба гораздо старше. Она построена еще во времена датского владычества{4}, хотя тогда главное здание стояло намного дальше от дороги, на той части участка, который до сих пор называют Старой усадьбой.
Можно ли считать Нёрхолм памятником старины? Вдали, там где кончается залив Нёрхолмскилен и начинается Буфьорд, на островках сохранились каменные надгробия эпохи викингов. Я знаю, что Нёрхолм не так стар, но, тем не менее, он покрыт патиной истории, которая долгие годы питала мою фантазию. Селение Нёрхолм, написанное на разный лад, отмечено на старой карте XVII века. «Старинная господская усадьба Нёрхолм» — одно из тех редких поселений, не считая пасторских усадеб, которое Педер Клауссён Фриис{5} упоминает в своем «Norriges oc Omliggende Øers sandfærdige Bescriffuelse» — «Достоверном описании Норвегии и прилегающих к ней островов», — изданном в 1632 году.
Здесь, за дворовыми постройками у больших обтесанных камней, я нашел однажды двухсотлетний серебряный скиллинг. А летом, когда мы, дети, бродили босиком по песку и по илу облюбованного гусями пруда, мы иногда находили там в глубине забавные вещи. Я помню толстую медную монету, которая была отчеканена задолго до 1864 года.
Но вид даты, нацарапанной на дымовой трубе, о которой я столько думал в детстве и про которую сочинял всевозможные истории, заставил меня заново пережить чувство узнавания. Я направил на цифры луч карманного фонарика и внимательно рассмотрел их. Человек, который клал эту трубу, разгладил пальцем мокрый цемент и написал на нем год. Кто он был, этот человек? Наверное, один из местных печников прихода Эйде. Может быть, с его внуками я учился в школе в Вогснесе, когда мне было семь, восемь или девять лет?
Старый Нёрхолм! Ты видал еще дам в кринолинах, думал я когда-то. В те времена господа приглашали гостей к себе в усадьбу на Рождество, и сани за санями, освещенные факелами, под звон бубенчиков въезжали на двор, а гостеприимные хозяева, стоя на крыльце, встречали соседей и друзей со всей округи.
О нет, дорогой Юнас Ли{6}, я не буду вторгаться на твою территорию! Тот крестьянин, который около 1800 года срубил из бревен первую половину главного здания Нёрхолма и обшил ее снаружи стругаными досками, вряд ли был богачом. Прошло то время, когда датские дворянские семьи придавали блеск селениям и владели огромными поместьями. У этой усадьбы было много владельцев до того, как отец купил ее в 1918 году и переехал туда вместе с семьей.
Можно сказать, что только тогда усадьба снова заблистала, благодаря блеску славы Кнута Гамсуна и тем усилиям, которые он приложил, чтобы сделать Нёрхолм образцовым поместьем.
Я спускаюсь с чердака и закрываю за собой дверь. Представляет ли этот нацарапанный на трубе год какой-то еще интерес, кроме того, что я после долгого времени снова увидел его? Действительно ли внуки этих плотников и печников были моими первыми товарищами? Мы встречались на дорогах Вогснеса и в маленькой классной комнате, где о нас заботился наш седобородый учитель Н. К. Маркуссен, одинаково внимательный, и к малышам-первогодкам и к тем, кто учился в школе уже седьмой год. Мы все занимались в одной комнате. Это способствовало воспитанию чувства товарищества, какого в наши дни больше не существует.