Тишина буквально оглушила нас. Метте Ольсен притащилась в комнату вслед за нами. Руки ее тряслись, взгляд был пустым и стеклянным. Объяснение нашлось легко: на обшарпанном столе и на полу вокруг него стояло множество пустых бутылок — в основном пивных, но были и из-под вина, водки, а также узнаваемые пластиковые фляги дешевого пойла из местных лавчонок. На маленьком комоде валялось в беспорядке несколько пустых упаковок от таблеток, как после последней отчаянной попытки хоть что-то в них найти.
— А где ваш мальчик? — спросила Эльза.
Метте Ольсен беспомощно огляделась по сторонам, прежде чем кивнуть на полуоткрытую дверь в другом конце комнаты. Мгновение мы стояли, прислушиваясь, но оттуда не доносилось ни звука. Мы медленно двинулись туда, впереди Эльза, за ней я, и осторожно заглянули внутрь.
Неубранная широкая кровать занимала почти всю стену. Деревянная сушка для белья стояла в углу, увешанная шмотками. Белье, одежда валялись по всей комнате. Напротив постели находилась детская кроватка, и в ней сидел маленький мальчик, как мне показалось, лет двух с половиной — трех. Он был в покрытой пятнами майке, которая когда-то, видимо, была белой, и набухшей от влаги одноразовой пеленке, обвязанной поверх клеенчатым подгузником. Он почти не обратил на нас внимания, лишь взглянул пустыми апатичными глазами. Его влажный ротик был приоткрыт, а в ручонке он держал два кусочка хлеба, склеенных чем-то, напоминающим шоколадную пасту. Но хуже всего была тишина. Он не издавал ни звука.
Эльза сделала несколько шагов к ребенку и обернулась к Метте Ольсен, которая стояла в дверях позади нас, такая маленькая, что, казалось, не отбрасывала тени, зато с оскорбленным выражением лица.
— Это ваш ребенок? — спросила Эльза дрогнувшим голосом.
Метте Ольсен кивнула и сглотнула слюну.
— Как его зовут?
— Ян-малыш.
— Ян?
— Ян Элвис.
— Когда вы меняли ему пеленку?
Она уставилась на нас и развела руками:
— Вчера?… Я не помню.
Эльза глубоко вздохнула:
— Вы понимаете, что так не годится? Что мы должны что-то предпринять?
Молодая женщина грустно посмотрела на нас, но никак не отреагировала, словно она и не поняла, что ей только что сказали.
Эльза взглянула на меня:
— Классический пятый параграф. Мать — в вытрезвитель, ребенка — срочно к медикам.
Хлопнула входная дверь, и грубый голос ворвался в квартиру:
— Ме-е-е-е-етте! Ты тут?
Никто из нас не ответил, и через секунду мы услышали в соседней комнате громкие шаги и звук катящихся по полу пустых бутылок.
— Что за хрень?
Мы обернулись, Метте испуганно шагнула к нам.
— Черт, это еще что за собрание? Вы кто такие? Какого дьявола вам тут?…
Мужчина был крупный и выглядел угрожающе. Ближе к сорока, чем к тридцати годам, обе руки в татуировках. Он был одет в темную полосатую рубашку и светлые брюки. На лбу вздулась кровоточащая ссадина.
— Мы из службы охраны детства, — сказала Эльза ледяным тоном. — А вы, видимо, отец ребенка?
— А вот это не твое собачье дело, чертова кукла! — проревел он и шагнул в комнату.
Эльза не двинулась с места. Я прошел вперед и встал между ними. Тогда он повернулся ко мне.
Сжав кулаки и свирепо уставившись на меня, он рявкнул:
— Чего надо? В лобешник тебе засветить?
— Терье, — промямлила Метте Ольсен, — не надо…
— Какого хрена вас, чертовы куклы, тревожит, отец я парню или нет? У вас что тут, перепись населения?
Я развернул плечи, чтобы выглядеть посолиднее, и сказал:
— Нас направил к вам соцотдел…
— Да пошел он, ваш гребаный соцотдел! А ну убирайтесь отсюда оба!
Я посмотрел на Эльзу: все-таки она была старшим сотрудником. Она собрала волю в кулак и решительно произнесла:
— Ребенок находится в критической ситуации, господин… — Она взглянула на него вопросительно, но поскольку ответом ей было лишь фырканье, то продолжила: — Ему необходима срочная медицинская помощь, так что мы заберем его с собой. Ваша жена… Ей тоже, насколько я вижу, необходима помощь. Но если у вас есть какие-либо возражения, я прошу разговаривать с нами корректно, чтобы мы смогли спокойно все обсудить.
— Слушай, ты! — заорал он в ответ. — Ты сама-то поняла, что тут начавкала? А ну вали отсюда со своим мудозвоном! На старт, внимание, марш! А не то угощу тебя вот этим! Ясно? — И он замахнулся на нее кулачищем.
Увидев, что он вот-вот полезет в драку, я вмешался:
— Эй, храбрец… У меня, может, и не так много татуировок, как у тебя, но я достаточно лет оттрубил на флоте и кое-каким приемчикам обучен, так что прими это к сведению…
Он снова перевел на меня взгляд, уже менее уверенный, чем прежде: вероятно, сумел мгновенно оценить, на что я способен.
— Насколько я могу догадаться, — снова вмешалась Эльза, — мы говорим с господином Ольсеном?
— Никакой я вам не Ольсен! Она вон Ольсен. И не жена она мне. Хаммерстен меня зовут, пометь там себе. — И он угрожающе уставился на мой блокнот.
— Ну что ж, — подытожила Эльза, — поскольку добровольно ребенка вы не отдаете, придется нам вызвать полицию.
— Терье, — снова проныла Метте Ольсен, — не надо!
— Но сперва давайте-ка я поменяю ему пеленку, — сказала Эльза и посмотрела на Метте. — Где они у вас лежат?
— В ванной, — кивнула та.
— Пойду принесу.
С этими словами Эльза прошла мимо Терье Хаммерстена и вышла из комнаты. Мы остались втроем. Я чувствовал напряжение во всем теле и был готов к самому худшему. Вдруг он с силой выдохнул, разрубил кулаком воздух, повернулся и шагнул в коридор. Я немедленно двинулся за ним, боясь за Эльзу, но ничего не произошло. Она вернулась с пачкой пеленок, а сразу после этого входная дверь с грохотом захлопнулась.
— Так вы не женаты? — спросила Эльза.
Метте Ольсен только покачала головой.
— Но он — отец ребенка?
Она пожала плечами.
— Так-так, — вздохнула Эльза — Ну ничего, разберемся.
В тот же вечер Ян-малыш, или Ян Элвис Ольсен — как его звали официально, — был доставлен в медсанчасть детского дома на Кальфавейен. Его мать в это же время была помещена в наркологическую клинику на улице Короля Оскара, где нас со всей горячностью заверили, что она пройдет полный курс лечения и реабилитации.
Вечером, когда я вернулся домой, на улицу Мёхленприс, Беата насмешливо взглянула на меня поверх книжки.
— Еда в холодильнике, — сказала она.
— Извини, что задержался. Прости своему милому дурное поведение.
— Да ладно, я же все понимаю.
— Конечно. — Я наклонился и поцеловал ее. — Как прошел день?
— Да так. Не солнышко, но и не снег…
В октябре я узнал, что Яна-малыша перевели в приют. Нам сказали, что у него серьезные психологические нарушения и с людьми он контактирует с трудом. Мать его, судя по сведениям, дошедшим из судебных органов, чувствовала себя не слишком хорошо — сожительство с Терье Хаммерстеном закончилось тем, что он был осужден за побои на шесть месяцев тюрьмы без права амнистии. А жизнь между тем шла своим чередом. Я думал, что больше ни с кем из них не увижусь. И ошибался.
3
В следующий раз я встретил Яна-малыша, когда ему было уже шесть. Это случилось в самом начале 1974 года. Я тогда только что расстался с Беатой и переживал не самые лучшие времена. Меня и Сесилию вызвали на место преступления, где был обнаружен маленький ребенок.
В то время у меня был старенький, «мини-купер», на переднем сиденье которого мы с трудом поместились: я за рулем, а Сесилия рядом. Езда на малолитражке — это как катание в детской ванночке. Колесики такие маленькие, что все время кажется, вот-вот чиркнешь задним бампером о мостовую. Передвигаешься угрожающе низко над землей, а уж при лобовом столкновении точно закончишь жизнь аккуратным блинчиком. С другой стороны, всегда можно отыскать место для парковки, к тому же расход топлива лишь слегка превышает аналогичные показатели бензиновой зажигалки.