Эту мадам Юберсен я, наверно, хотел до сегодняшнего дня стереть из памяти, как и других людей, встреченных в ту пору, — скажем, от семнадцати до двадцати двух лет.
Но спустя полвека эти несколько человек, свидетели ваших первых шагов в жизни, бесследно канули — и мне думается, кстати, что большинство из них вряд ли могли бы связать того, кем вы стали, с сохранившимся в их памяти расплывчатым образом юноши, которого даже не назовут теперь по имени.
Мое воспоминание о мадам Юберсен тоже расплывчато. Брюнетка лет тридцати с правильными чертами лица и короткой стрижкой. Она водила нас ужинать в ресторан недалеко от ее дома, на одной из улиц, перпендикулярных авеню Фош, — по левой стороне, если стоять спиной к Триумфальной арке. Ну вот, я больше не боюсь, приводя эти топографические подробности. Мне думается, что это столь далекое прошлое покрывается тем, что на юридическом языке называют амнистией. От ее дома до ресторана мы шли пешком, зимой того года, такой же суровой зимой, как и предыдущие, после которых нынешние зимы кажутся мне мягкими, такой зимой, какие я знавал в Верхней Савойе, где ночами вы вдыхаете ледяной и прозрачный воздух, пьянящий, как эфир. Мадам Юберсен носила меховое манто классического покроя. Жизнь ее прежде была, наверно, более буржуазной, чем нынешняя, если судить по беспорядку в ее квартире. Находилась она на последнем этаже современного многоэтажного дома, то ли две комнаты, то ли три, полные картин, масок из Африки и Океании, индийских тканей.
Об этой мадам Юберсен я мало знаю, лишь то немногое, что поведала нам о ней Мадлен Перо в первый вечер, когда мы были у нее в гостях. Она жила одна и была в разводе с каким-то американцем. Судя по всему, она многих знала в балетной среде. Однажды вечером она повела нас очень далеко, в район Басин-де-ла-Виллет, к одному человеку, который, по ее словам, устраивал ежегодно, в определенное число, вечеринку в честь танцовщиц и танцовщиков. Там, в крошечной квартирке, я диву давался при виде собравшихся звезд балета, которыми восхищался в ту пору, — среди них была молодая балерина из Опера, впоследствии ставшая кармелиткой. Она еще жива и, наверно, единственная сегодня могла бы мне сказать, кто был тот таинственный балетоман.
Я нашел в своих тетрадях запись, сделанную больше десяти лет назад, 1 мая 2006 года: «Человек с турецкой фамилией, который в шестидесятые ежегодно устраивал у себя вечеринку для танцовщиц и танцовщиков (Нуреев, Бежар, Бабиле, Иветт Шовире и др.). Жил где-то на набережной Басин-де-ла-Виллет или Уркского канала». И дабы убедиться, что это воспоминание не вымысел, я отыскал в справочнике имя и адрес этого человека, оно записано здесь же синей шариковой ручкой:
11, набережная Жиронд (19-й округ)
Амрам Р. Комбат 73.14
Муяль Мататиас Комбат 82.06 (справочник 1964 г.)
Перед этим адресом и двумя именами поставлен вопросительный знак, той же синей ручкой.
С мадам Юберсен мне было суждено увидеться в последний раз в августе 1967 года.
Но прежде чем вспомнить эту встречу, вот что я хотел бы уточнить: мне случалось по нескольку раз встречать одних и тех же людей на улицах Парижа, людей, с которыми я не был знаком. Встречая их постоянно на своем пути, я запоминал лица. Они же, думаю, знать меня не знали, и я один замечал эти случайные встречи. Иначе мы бы здоровались или даже завязывали разговор. Самое удивительное, что я зачастую встречал одних и тех же людей, но в разных кварталах, расположенных далеко друг от друга, как будто судьба — или случай — настаивали на нашем знакомстве. И каждый раз меня мучила совесть, что я дал человеку пройти мимо, ничего ему не сказав. От перекрестка расходились разные дороги, и я пренебрег одной из них, быть может, верной. В утешение себе я старательно записывал в тетради эти встречи без будущего, указывая их точное место и внешность этих неизвестных. Весь Париж полон такими нервными окончаниями и обличьями, которые могла бы принять жизнь каждого из нас.