— Вы не пьете?
Она выглядела разочарованной и немного смущенной, как будто я спровадил ее обратно в ее одиночество. Тогда я тоже осушил свой бокал.
— Вот видите, — сказала она, — согреться все-таки не мешает, несмотря на жару.
Я чувствовал, что ей хочется что-то добавить, но она колебалась, не находя слов.
— Я готова вам кое в чем признаться…
Она накрыла мою руку своей, как бы для храбрости.
— Хоть на дворе очень жарко, знали бы вы, до чего мне всегда холодно…
Она устремила на меня взгляд, одновременно робкий и вопросительный, ожидая ответа или, скорее, диагноза, который мог бы ее успокоить.
Мы вышли из «Свежего следа». На бульваре Гувьон-Сен-Сир она опиралась на мою руку. Дул ветер, впервые за две недели.
— В сущности, вы правильно сделали, что надели меховое манто, — заметил я.
Она, наверно, хотела вернуться домой пешком. Но в таком случае мы шли не в ту сторону. Я сказал об этом ей.
— Мне хочется немного пройтись, до первой стоянки такси.
В этот поздний час и в это время года движения на бульваре Гувьон-Сен-Сир практически не было. Странно, я пишу эти строки сегодня и слышу эхо наших шагов — вернее, ее шагов — на пустом тротуаре. Мы дошли до маленькой площади, где я жил. В эту минуту мне захотелось откланяться, сказав, что меня ждут дома — в моей мансарде, такой тесной, что я, входя, был вынужден сразу валиться на кровать, чтобы не приложиться головой о балку. И при этой мысли я не мог удержаться от смеха. Она крепче уцепилась за мою руку.
— Что вас насмешило?
Я не знал, что ей ответить. Да и ждала ли она ответа? Свободной рукой она подняла воротник мехового манто, как будто ветер внезапно похолодал.
— У вас в квартире по-прежнему висят маски из Африки и Океании? — спросил я, чтобы нарушить затянувшееся молчание.
Она остановилась и посмотрела на меня удивленно:
— Ну и память у вас…
Да, память… Я ведь помню и детали моей жизни, помню людей, которых старался забыть. Я думал, что мне это удалось, но, когда я этого совсем не ожидаю, через десятки лет, они вдруг всплывают, как утопленники, на повороте улицы, в определенные часы дня.
Мы дошли до Порт-де-Шампере. Единственное такси ожидало на стоянке перед рядом домов с кирпичными фасадами.
Вы можете проводить меня? — спросила мадам Юберсен.
И снова я чуть было не сказал, что меня ждут дома. Но мне вдруг стало совестно ей лгать. И так уже было столько лжи, чтобы избавиться от людей, столько домов с черными ходами, чтобы оставить их на тротуаре, столько встреч, на которые я не приходил…
Я сел с ней в такси. Я думал, что до ее дома мы доедем быстро, и я вернусь к себе пешком.
— Версаль, бульвар Рен, — сказала она шоферу.
Я промолчал. Ждал, что она сама все объяснит.
— Я боюсь возвращаться домой. Все эти маски, о которых вы давеча упомянули… Они смотрят на меня и замышляют недоброе…
Она говорила так серьезно, что я опешил. Потом, обретя дар речи, сказал:
— По-моему, вы ошибаетесь. Эти маски не такие злые, как вам кажется…
Но я понял, что ей совсем не смешно. Такси вырулило на бульвар Гувьон-Сен-Сир и поехало в ту сторону, откуда мы только что пришли. Мы уже подъезжали к маленькой площади, где я жил.
— Мне надо домой, — сказал я. — Это здесь рядом, направо…
— Будьте добры, проводите меня в Версаль.
Тон был безапелляционный, как будто речь шла о неком моральном долге с моей стороны. Такси остановилось у светофора перед большой казармой пожарных. Я хотел было открыть дверцу и пробормотать какое-нибудь извинение. Но подумал, что еще успею это сделать, пока мы будем ехать до Версаля. Я вспомнил прочитанную однажды книгу, «Сны и как ими управлять», где говорилось, что сон можно прервать в любую минуту и даже изменить его ход. Так что мне достаточно чуть-чуть сосредоточиться, чтобы таксист высадил нас у дома мадам Юберсен, а что мы ехали в Версаль, забыл. И мадам Юберсен тоже.
— Вы уверены, что не хотите вернуться домой? — тихо спросил я.
Она приблизила свое лицо к моему и тоже заговорила очень тихо:
— Вы не можете себе представить, каково это — возвращаться каждый вечер в эту квартиру… и оставаться наедине с этими масками… И потом, с некоторых пор я боюсь подниматься в лифте…
Я был еще слишком молод, чтобы понять, как может страшить возвращение домой в одиночестве. Мне все было нипочем, я запросто поднимался в лифте, потом по маленькой лестнице и шел по длинному коридору в свою мансарду, где не мог встать во весь рост. И сегодня, когда мне почти на сорок лет больше, чем мадам Юберсен в ту пору, я думаю, что странно было в ее возрасте поддаться таким страхам. Но может быть, не стоит принимать на веру иные утверждения типа «молодость беззаботна».