А там, в Верхней Савойе, кого-то наконец встревожило мое отсутствие. Однажды утром в квартире зазвонил телефон, и трубку сняла Мирей Урусова. Каноник Жанен, директор коллежа, требовал сообщить ему, где я, поскольку уже больше двух недель ему ничего не известно о моем местонахождении.
Она сказала, что я «немного приболел» — подхватил грипп, и обещала держать его в курсе насчет точной даты, когда «состоится мое возвращение», — так и сказала. Я спросил ее напрямик: можно мне поехать с ней в Испанию? Необходимо было письменное разрешение родителей на выезд за границу, если ты несовершеннолетний. И тот факт, что я еще не достиг совершеннолетия, как будто вдруг озаботил Мирей Урусову до такой степени, что она вознамерилась посоветоваться на этот счет с Жаком де Бавьером.
У меня было любимое время дня зимой в Париже, между шестью и половиной девятого утра, когда еще темно. Передышка перед рассветом. Время будто остановилось, и чувствуешь себя как-то особенно легко.
Я заходил в разные парижские кафе в час, когда они открывали двери первым клиентам. Зимой 1964-го в одном из этих рассветных кафе — так я их называл? — где были позволены все надежды, пока еще не наступил день, я встречался с некой Женевьевой Далам.
Кафе занимало первый этаж одного из низких домов в конце бульвара Де-ла-Гар, в Тринадцатом округе. Сегодня бульвар переименован, а дома и домики по нечетной стороне, до площади Италии, снесли. Временами мне кажется, что кафе называлось «Зеленый бар», а иной раз это воспоминание размывается, как слова, которые вы услышали во сне и не можете припомнить, проснувшись.
Женевьева Далам приходила первой, и я, входя в кафе, видел, всегда за одним и тем же столиком, в углу, ее голову, склоненную над книгой. Она как-то сказала мне, что спит меньше четырех часов в сутки. Она работала секретаршей в студии звукозаписи «Полидор», ниже по бульвару, вот почему ждала меня в этом кафе перед работой. Встретил я ее в книжной лавке, специализирующейся на литературе по оккультным наукам на улице Жофруа-Сент-Илер. Она этими науками очень интересовалась. Я тоже. Не то чтобы я намеревался стать адептом какой-нибудь доктрины или учеником гуру, мне просто нравились тайны.
Когда я выходил из магазина, смеркалось. И в этот час, зимой, у меня было то же ощущение легкости, что и ранним утром, еще затемно. С тех самых пор Пятый округ со всеми его разнообразными районами и дальним предместьем бульвара Де-ла-Гар остался для меня связанным с Женевьевой Далам.
Около половины девятого мы шли к ее работе вдоль разделительной полосы, там, где проходит линия воздушного метро: Я расспрашивал ее о студии «Полидор». Я тогда как раз сдал экзамен на «песенника» в Обществе композиторов, авторов и издателей, и мне нужен был «крестный», чтобы стать полноправным членом. Некий Эмиль Стерн, автор песен, дирижер и пианист, согласился выступить в этой роли. Он занимался первыми записями Эдит Пиаф двадцать пять лет тому назад в студии «Полидор». Я спросил Женевьеву Далам, сохранились ли их следы в архивах студии. Однажды утром в кафе она дала мне конверт со старыми записями Эдит Пиаф, которые сделал мой «крестный» Эмиль Стерн. Она совершила для меня эту кражу и, судя по всему, очень переживала.
Поначалу я никак не мог выпытать у нее, где она в точности живет. Когда я спросил ее об этом напрямую, она ответила: «В отеле». Мы были знакомы уже две недели, и вот однажды вечером, когда я подарил ей «Практический словарь оккультных наук» Марианны Верней и роман «Памяти Ангела», где тоже шла речь об эзотерике, она предложила мне проводить ее до этого отеля.
Он находился в конце улицы Монж, на границе квартала Гобелен и Тринадцатого округа. Прошло почти полвека, и никто больше не живет в Париже в гостиничных номерах, как это часто бывало после войны и вплоть до шестидесятых годов. Женевьева Далам последняя, кого я знал, еще жила в номере отеля. Мне вообще кажется, что в те годы — 1963-й, 1964-й — мир затаил дыхание, перед тем как рухнуть, вместе со всеми этими домами и домиками на окраинах и периферии, которые готовились снести. Нам, таким молодым тогда, удалось пожить еще несколько месяцев в старых декорациях. В отеле на улице Монж мне запомнился выключатель в форме груши на прикроватной тумбочке и черная занавеска, которую каждый раз резким движением задергивала Женевьева Далам, — светомаскировка, ее так и не сменили с войны.