Дверь приоткрылась, хотя никаких шагов я не слышал. Надо понимать, она так и стояла за дверью, поджидая какого-то гипотетического гостя? Она как будто не удивилась при виде меня. Как всегда, молча повела меня по коридору. Впервые я вошел в ее гостиную при свете дня. На паркете лежали солнечные пятна. В окно я видел сад, слегка присыпанный снегом. Я почувствовал себя еще дальше от Парижа, чем вечерами, когда приходил сюда с Женевьевой Далам.
Она села слева от меня на красный диванчик, на то место, где обычно сидела Женевьева Далам. Посмотрела на меня пристально.
— Женевьева позвонила мне и сказала, что вы хотели меня видеть. Я ждала вас.
Итак, этот визит был решен за моей спиной. Может быть даже, они на пару ввели меня так, что я и не заметил, в гипнотический транс.
— Она вам позвонила?
Мне казалось, что я уже пережил когда-то эту сцену во сне, Солнечный луч освещал книжные полки у дальней стены. Между нами повисло молчание. Нарушить его должен был я.
— Я прочел книгу, которую вы мне дали… «Встречи с замечательными людьми»… Я о ней уже слышал…
Слышал я о ней в те два года, что провел в коллеже в Верхней Савойе. Один мой одноклассник, Пьер Андрие, похвастался мне, что его родители были учениками автора этой книги, «духовного учителя» Георгия Ивановича Гурджиева. Его мать однажды, в свободный от занятий день, отвезла нас с Пьером Андрие на машине в Плато-д’Асси к своей подруге-аптекарше, тоже ученице Гурджиева. Я слышал обрывки их разговора. Речь шла о «группах», которые этот человек создавал вокруг себя, чтобы распространять свое «учение». Это определение «группы» меня заинтриговало.
— Ах вот как… Вы о ней слышали? При каких же обстоятельствах?
Вопрос прозвучал одновременно с тревогой и интересом, как будто она боялась, что мне ведомы некоторые тайны.
— Я долго жил в Верхней Савойе. Там я встречал учеников Георгия Ивановича Гурджиева…
Я произнес эту фразу медленно, выдержав ее взгляд.
— В Верхней Савойе?
Судя по всему, она не ожидала, что я выложу эту подробность. Я походил на полицейского, рассчитывающего на эффект неожиданности, чтобы расколоть подозреваемого. Но полицейским я не был. Я был просто хорошим мальчиком.
— Да… В Верхней Савойе… в районе Плато-д’Асси… недалеко от Межева…
Мне вспомнилась дарственная надпись на романе «Памяти Ангела», наверняка адресованная ей: «Тебе… Межев… Шаг в пропасть…»
— И вы лично знали учеников Гурджиева… в Верхней Савойе?
— Да, некоторых…
Я чувствовал, что она с какой-то нервозностью ждет от меня имен.
— Мать моего одноклассника… Она возила нас к своей подруге, та тоже была ученицей Гурджиева… аптекарша… в Плато-д’Асси…
Я прочел в ее глазах удивление.
— А ведь я ее знала, когда-то давно… эту аптекаршу из Плато-д’Асси… Ее тоже звали Женевьевой… Женевьева Льеф.
— Я не знал, как ее зовут, — сказал я.
Мадлен Перо склонила голову, как будто пыталась отчетливее вспомнить эту женщину. А может быть, и другие детали своей тогдашней жизни.
— Я не раз бывала у нее в Плато-д’Асси…
Она забыла о моем присутствии. Я молчал, мне не хотелось отвлекать ее от этих мыслей. После долгой паузы она повернулась ко мне:
— Я и подумать не могла, что вы мне напомните обо всем этом.
Она выглядела такой взволнованной, что я подумал, не сменить ли тему.
— Женевьева говорила мне, что вы даете уроки йоги. Я бы очень хотел поучиться йоге у вас.
Мадлен Перо меня не слышала. Снова склонив голову, она, очевидно, рылась в памяти, пытаясь извлечь немногие оставшиеся у нее воспоминания об этой аптекарше из Плато-д’Асси.
Она придвинулась ко мне ближе. Наши лица почти соприкасались. Она заговорила совсем тихо:
— Я была очень молода… наверно, в вашем возрасте… у меня была подруга, ее звали Ирен… Это она привела меня на собрания к Гурджиеву… в Париже, на улице Колонель-Ренар… У него была целая группа учеников…
Она говорила быстро, отрывисто, как будто обращалась к исповеднику. И мне было немного неловко. Ни по возрасту, ни по опыту я не подходил на роль духовника.
— А потом я уехала с моей подругой Ирен в Верхнюю Савойю… в Межев и Плато-д’Асси… Ей прописали курс лечения в санатории в Плато-д’Асси…
Мадлен Перо готова была рассказать мне всю свою жизнь. Много самых разных людей делали это в последующие годы, и я часто задавался вопросом почему? Должно быть, я внушал доверие. Мне нравилось слушать людей и расспрашивать их. Я часто ловил обрывки разговоров незнакомых людей в кафе. Записывал их, как мог незаметно. По крайней мере, эти слова не были навсегда потеряны. Они заполнили пять тетрадей, с датами и многоточиями.