Самтыр, как ночной ветер, невнятно буркнул:
— Ну и пусть уходят!..
С верховьев порывами набегал мягкий ветерок, воздух стал прохладным, бледнело небо. Это еще не был рассвет. Засидевшаяся за горами луна тихо всплывала, осторожно выглядывая желтым краем из-за чернеющей горы. Звезды как будто начали редеть, над головами бесшумно пролетела ночная птица, а может быть, летучая мышь…
Самтыр ближе прижался к девушке, обнял ее. Сначала она ничему не противилась, а сейчас он заметил, как она попыталась немного отстраниться. Самтыр почувствовал, как учащенно колотилось ее сердце, как она хотела и не хотела высвободиться из-под его руки и как потом все же прильнула к нему. В это время наискось по небу полетела белая звезда, оставляя длинный светящийся хвост, и скрылась в тени Белой горы. Самтыр хотел что-то сказать Марии, но сбился и промолвил:
— Ты видела, Макиш?
Девушка мягко спросила:
— Что?
— Звезду…
Самтыр собрался было добавить: «Во-он ту летящую звезду, она перевалила за Белую гору, где я обычно ходил с овцами», но так и не смог произнести уже готовую фразу.
— Видела, — ответила через некоторое время Мария. — Она полетела одна и где-то затерялась…
— Нет ничего печальней, чем одиночество! — задумчиво сказал Самтыр и снова умолк. От волнения он начал дрожать и знал, что если скажет сейчас слово, то и голос его тоже задрожит.
Мария обернулась к нему вполоборота и участливо спросила:
— Вам холодно?
— Не-ет… ночь теплая…
— А почему же вы дрожите? — Мария едва сдерживала смех. — Или вы боитесь?..
— Кого? — Простодушный пастух даже не заметил лукавства девушки. Он ответил самым серьезным образом: — Чего бояться-то, аил поблизости…
Девушка прыснула со смеху. Она смеялась певучим, нежным голосом.
Сконфуженный Самтыр осторожно спросил:
— Ты чего рассмеялась, Макиш?
— Если бы не было аила поблизости, то вы бы боялись?
— А разве я так сказал?
Самтыр окончательно растерялся. Девушка быстро высвободилась из-под его ослабевшей руки и залилась радостным смехом. Она взяла его за руку:
— Ну, идемте, поздно уже, вы боитесь…
В этот момент возле школы послышались громкие голоса Осмона и Джакыпа. Сейчас они прощались, расходясь в разные стороны.
— Доброго сна вам! — пожелал Джакып. Потом сквозь смех добавил: — Будь молодцом, пусть жена родит тебе сына!
— А если дочку, то я и на это согласен! — послышался голос Осмона. — Ведь у тебя есть сын! Сватами будем!
— Если только моя будущая дочка найдет достойным вашего сына! — шутливо засмеялась жена Осмона.
— А это еще как знать, будет ли она сама достойна! — в тон ей ответила жена Джакыпа.
Голоса на миг стихли: женщины о чем-то переговаривались вполголоса и потом громко засмеялись.
— Ну, разве теперь их найдешь?
— Да не торопитесь вы!..
— А что, боитесь? Мы вас проводим…
— Нет, мы и сами! — отказался Джакып. Он и его жена пошли дальше, а Осмон с женой направились в сторону Самтыра и Марии.
Самтыр к тому времени пришел в себя и снова обнял Марию. Неумело, но по-своему нежно он приблизил ее к себе и молча поцеловал в лоб.
В темноте не видно было, как залились краской щеки Марии, ей было и боязно, и в то же время приятное ощущение расслабило тело, она тихо прошептала:
— Стыдно… они идут…
С этого дня, с этой встречи Самтыр постоянно живет в мыслях девушки. Его неуклюжие, неловкие движения, его робость и застенчивость очень понравились ей. Вспоминая о нем, Мария тихо улыбалась про себя: «О, мой неуклюжий милый!»
И вот в эти дни она заметила, что родители начинают приготовления к свадьбе. Отец уехал в город, а Нурджан повезла пшеницу на мельницу. О своих планах родители открыто не говорили, но Мария догадывалась.
Да, они готовятся выдать ее замуж. На той, а может, на этой неделе придут сваты, а потом будет свадьба и ее проводят. «Пшеница попадет на мельницу, а девушка выйдет замуж» — так говорят, так оно и есть. Однако не так легко навсегда оставлять отчий дом. Было и еще одно обстоятельство, которое очень огорчало Марию: Самтыр ей ровня, но он совершенно одинок — ни матери, ни отца, ни старших, ни младших братьев у него нет. Разве могут заменить отца и мать Киизбай и его байбиче? Хотя они и подарили Самтыру жеребца Суркашку, но и сейчас были бы не прочь вновь заставить его пасти овец, а Марию прислуживать в доме, да только руки у них коротковаты!