Пройдет осень, опустеют убранные поля, и, когда горы и долины покроются белой овчиной снега, начинается самая тяжелая пора — надо подвозить дрова с гор, присматривать за скотом на тебеневках и очищать дворы от снега. Вот эту-то работу обычно отец поручал сыну, старший брат младшему, после чего большинство мужчин разъезжались по домам пить бузу или, собравшись где-нибудь посреди двух аилов, заводили степенный разговор. Многие выезжали на охоту, гонялись в горах за косулями и по пути останавливались гостить у своих многочисленных сватов, племянников, друзей и родственников. Словом, зимой в аилах было много свободного времени и люди большей частью разъезжали, навещая друг друга. Теперь же, с тех пор как пронесся слух, что всех будут сгонять в артель и всё: добро, скот, утварь и даже детишки — будет общественное, люди повесили головы. Встретившись где-нибудь у дороги или у брода через речку, они о чем-то подолгу разговаривали. Смутные думы одолевали их головы, хотелось услышать что-нибудь определенное, похожее на правду, и поэтому люди зазывали к себе даже незнакомого путника, если таковой проезжал мимо.
— О-айт, добрый человек, а ну, заверни сюда! — кричали они, махая камчой. — Доброго пути тебе, мырза. Далеко едешь? Что слышно на вашей стороне, какие новости? Ведь по аилам, как осенний суховей, ходит уже слушок… А не скажешь ли и ты чего? Может, что слышал?
— Нет, дорогие! — отвечал спешащий путник. — Ничего не слышал: ни лжи, ни правды! — и уезжал дальше.
А если попадался любитель поболтать, то он мог часами тут же, не слезая с лошади, рассказывать обо всем на свете.
Люди, взбудораженные разными слухами, ожидавшие чего-то страшного, испытывали потребность найти ответ на волнующие их думы и как-то стихийно каждый день собирались на этом пригорке.
Глядя издали на место, где чернела толпа, можно было подумать, что там идет большая сходка, на которой решаются спорные вопросы. Все громко перебивали друг друга, сыпали остротами, ругались и громко хохотали.
Сейчас не на шутку схватились между собой Султан и Керим. Они были близки уже к тому, чтобы подраться, и, только когда старшие прикрикнули, неохотно разошлись, все еще угрожая друг другу камчами и плюясь в сторону. На бугре на минуту все стихло, разговоры смолкли. В это время из аила сюда, к пригорку, направилась группа конных. Среди них были Сапарбай, Осмон и Джакып.
С тех пор как Саадат лишился председательского поста, он, как щенок, провинившийся за вылаканное молоко, держался в стороне, и поэтому раздоры между обоими аилами приутихли.
Сапарбай и другие активисты направились прямо сюда: они не могли оставаться в стороне, когда лживый слух, как бродячая собака, проникал в каждый двор и омрачал лица людей. Карымшак, прибывший сюда незадолго до активистов, тонко язвил, посмеиваясь над сумятицей, охватившей людей. Сейчас он поудобней уселся в седле, словно предвкушая для себя нечто приятное, встряхнул ворот богатой шубы из черных мерлушек, поплотней надвинул на лоб огненно-красный лисий тебетей и, налегая всем грузным мощным телом на холку сытого, крепкого рыжего коня, со злорадством исподлобья глянул на Сапарбая:
— Э-э, вот уж ты кстати завернул к нам, дорогой мой Сапаш! — сказал он жалобным тоном. — В аиле ходят слухи, которых никогда еще не слыхали наши уши… Не знаем, то ли правда, то ли ложь это… Мы, как стадо, загнанное под обрыв, не знаем, где выход, Сапаш! — Аткаминер зажал между пальцами бороду, приподнял ее и многозначительно глянул еще раз на Сапарбая, как бы говоря тем самым: «Ну, что ты ответишь на это? Или начнете брать на учет скот и людей?»