На дворе залаяла собака, послышались шаги. Уверенно открыв дверь, Султан вошел в дом. Карымшак, растопырив руки, хотел было встать, но так и не смог и только спросил глухо:
— Это ты, Султан? Что слышал, что там было?
— Новостей-то много, Каке, — ответил Султан, садясь на постель подле Карымшака, — но все будет так, как вы говорили…
Карымшак выжидающе глянул на Султана.
— Дело только в том, что называться это будет не «общиной», как вы говорили, а «объединенным хозяйством», вот как…
— «Объединенным хозяйством»?
— Да, но нам не удалось всего разузнать. Народу собралось — не протиснешься, даже глухая старуха старого плотника пришла. Под окнами места нет, чтобы послушать. И, как назло, косоглазый Абды стал лезть напролом. Я его оттолкнул было, так он меня за грудки… Ну и пошло потом… Пока мы таскали друг друга, многое прослушали…
— Эх вы, непутевые! — выругался в сердцах Карымшак. — Вы что-нибудь соображаете или нет? Волк уцепился за подол, враг хватает за горло, а вы, дураки, драку затеяли меж собой. Теперь не то время, когда сила была за драчливыми. Если в аиле между нами не будет единства, то нам только от этого хуже… Ну, давай уж выкладывай, что там слышал!..
— Так вот, значит, из самого центра прибыл большой начальник Саламатов… А его послало к нам самое высокое начальство, чтобы он здесь организовал объединенное хозяйство…
— Постой, а каков он сам-то на вид? Кожа у него на голове жесткая или мягкая, может, он добрый, сговорчивый человек?
Разбуженная их разговором, проснулась байбиче. Она протерла глаза и тоже подсела поближе.
— Ну что, Султан, что узнал хорошего?
Карымшак жестом руки приказал ей замолчать. Байбиче покорно прикрыла рот. Султан тем временем рассказывал:
— Нам снаружи трудно было разглядеть его. Да к тому же с вечера на дворе такой мороз, что до костей пробирал, все укутались, толпятся, мешают друг другу… А там за окнами тоже толпятся в шубах, лампа горит плохо… Какова кожа на голове Саламатова — жесткая или мягкая, — мы толком и не узнали. Один говорят, что он добрый, смирный человек, другие, наоборот, говорят, что глаза у него блудливые, так и смеются сами по себе, так и высматривают что-то… Я и сам думаю, что вторые правы, ветреный какой-то…
— Э, если это так, то, конечно, повезло тем молодкам, которые таскали друг друга за волосы, когда только еще гадали! — ехидно засмеялся Карымшак. — Если жеребец пегий, то жеребята будут пятнистые. Если прибывший из центра любит повеселиться, то нашей голытьбе дай только волю, самому богу в глаза плевать будут.
— Саламатов привез из центра указания. Он долго разъяснял их нашим активистам, за это время сварилось бы мясо. А потом выступил Шарше: «А разрешается ли законом, — спрашивает он, — разделить между бедняками скот и имущество баев-кулаков?» А Саламатов ему ответил: «Нет, говорит, такого закона. Весь скот и имущество раскулаченных должны обобществляться».
— О дорогой, что это значит — «обобществляться»?
— Кто его знает, байбиче. — И Султан добавил, рассуждая вслух: — Общество — это народ. Значит, все будет передано в пользу народа…
— О создатель, а куда же денут самих владельцев скота?
— Говорят, кулаков будут выселять в страну «Пойдешь — не вернешься».
— А кто из них это сказал? — спросил с испугом Карымшак. — Наши или этот самый Саламатов?
— Кто его знает! Нам под окнами слышен был голос только одного Шарше: «До тех пор, говорит, дело не пойдет, пока не выселят отсюда врагов, мешающих нам. Они, мол, завтра же начнут плести всякие небылицы, чтобы враждебно настроить темный народ. Прежде всего мы должны избавиться от врагов, только тогда надо браться за артельное хозяйство!» Слушая его, мы в страхе хватались за воротники, а глухая старуха то и дело переспрашивала: «Что там говорят, что?» Из-за нее и не пришлось услышать всего, что там говорили активисты…
— Ух, собака, от него это можно ожидать! — проговорил Карымшак. Он сейчас как никогда был зол на Шарше. — Если дать ему волю, то он всех поголовно выслал бы в Сибирь… Но над нами бог… Да и власть не позволит ему безобразничать… Ну, а что еще говорили, меня упоминали там?
Султан, как бы обдумывая, как ему лучше ответить, немного запнулся:
— Нет, кажется, о вас ничего не говорили.
Карымшак подозрительно глянул на него из-под бровей:
— Ты не слышал или же вообще не упоминали? Что замолчал? Не бойся, сердце мое не оборвется, говори прямо!