— Любовь у них! — вздернула бровями Сурмакан и злорадно прибавила: — Сапарбай — секретарь, все законы в его руках, как ему нужно, так и повернет!
— А бога куда они денут, а родовой долг? Эх, не та пошла молодежь, своевольная. Да еще Зайна заделалась учительницей, будто без нее уже и не обойдутся. Горе одно только матери!
Асыл и без того боялась отступить от «благословения покойника мужа», от законов обычая, а когда до нее дошли слова жены Карымшака, страх охватил ее. Взмолилась богу: «Прости нас, создатель… Что мне делать с дочерью… Не послушается она, проклянет нас дух покойника!..»
Много она выплакала слез и умоляла и ругала дочь:
— Если я считаю Сапарбая недостойным, то пусть бог покарает меня! Но все же ты послушайся матери. Ты — единственное дитя твоего покойного отца. Он так желал, чтобы ты была счастливой, только об этом и мечтал. Отец доволен был, когда тебя засватали из хорошей семьи. Они родовитые люди. «Зять наш, бог даст, не плохим джигитом будет», — говорил отец. Он хотел тебе только хорошего. И теперь ты хочешь позабыть о его наказе?
Что было делать Зайне? Она чтила память отца и уважала мать, но сомнения не покидали ее. Зайна пожелтела, похудела, стала замкнутой, молчаливой, по ночам долго не спала, вздыхала украдкой. Мать все это замечала, жалко ей было девушку.
— Да ты усни, доченька… Или где болит, а? — виновато спрашивала она.
— Нет, ничего не болит…
— Ну, а что же? Спи, ради бога!
И обе не спали. Каждая мучительно думала свою думу. Одна изводилась, думая: «Как быть? Я не могу забыть любимого!», другая тоже горевала: «Как быть? Разве можно нарушать обычай предков?»
Каждая из них по-своему права. Отказаться от места, куда тебя просватал покойный отец, значит бросить вызов традициям аила, оскорбить память покойного отца. Отказаться от своей любви — это еще тяжелее, это значит отказаться от своего счастья в жизни, а такого никогда не должно быть! Мать это чувствует. Дочь тоже не допустит, чтобы ломали ее жизнь. Кто-то из них должен честно отступить, другого выхода нет. И вот в эти дни, когда должна была решиться участь девушки, Сурмакан пустила новую сплетню:
— Сын капканщика как будто бы всегда был порядочным, а ведь бедняжку Зайну уже потянуло на соленое… Как теперь она будет смотреть жениху в глаза?
— Что там жених, а куда она спрячет глаза перед памятью покойного отца! — возмущалась жена Карымшака. — Надо же подумать: законный жених такой достойный джигит, из родовитой семьи, а она полюбила вдруг этого голяка — сына капканщика! О грешный мир, кто, думаешь, теперь помнит о долге перед духами предков! Хотя отец Зайны был умным человеком, но не суждено было ему воспитать свою дочь, сиротой выросла… Все отсюда и идет! Теперешним девушкам, оказывается, и стыд — не стыд и позор — не позор: еще сидят в родительском доме, а сами уже выбирают себе мужей. Ну и пусть, хлебнут они горя, да поздно будет!
И эти слова байбиче дошли до Асыл. И без того смутно и неспокойно было у нее на душе, а это еще больше встревожило. Загоревала она, отчаялась и в сердцах сказала дочери:
— Не заставляй, дочка, мучиться свою мать. Пожалей меня! Меня не слушаешься, значит, не почитаешь память отца. Чем хуже жених, выбранный тебе отцом? Камень прочнее лежит там, куда его положат, — иди к своему нареченному, так велит бог. А ослушаешься, прокляну! Хоть ты у меня и единственная, но отрекусь, так и знай!
Зайна была выдержанной, может быть, и в этот раз вынесла бы упреки матери, смолчала бы, но она привыкла свободно высказывать свои мысли и поэтому сказала прямо:
— Не говори так, мать. Проклянешь и будешь раскаиваться… Все равно я буду стоять на своем, я знаю свой путь. Я уже дала согласие Сапарбаю. Теперь я никогда не откажусь! Да, я уважаю память отца, но бросить того, кого люблю, не могу! Если я у тебя единственная дочь, то разреши мне поступить так, как велит сердце.
И Зайна, не в силах больше сдержаться, зарыдала. Заплаканная, измученная переживаниями, мать не устояла перед настойчивостью дочери. Да и слезы растрогали ее, сжалилась. Обняв дочь и гладя ее по голове, Асыл робко, нерешительно сказала:
— Ну, ты… только не плачь, свет мой! Лучше не видеть мне твоих слез!
— Ты сама заставляешь меня плакать. Веришь злым языкам, хочешь, чтобы я всю жизнь была рабыней адата. А я не желаю, я не хочу!..
Как ни трудно было матери идти против адата, но еще тяжелее было смотреть на слезы дочери. Она проговорила дрожащим, слабым голосом:
— Ну ладно, свет мой, выбирай себе друга по сердцу… Только не плачь. Пусть не гневается на меня дух покойного отца. Что же делать… Ну, дай бог, чтобы счастье было тебе на новом месте… Ничего не поделаешь, слаба я оказалась.