— Однако есть и такие, которые знают! — уверенно подал голос Сапарбай. Он будто протрезвел в эту минуту. — Но беда наша в том, что до сих пор облезлую овцу стрижем клочками… Иногда бывает такое, что кажется, не знание, не грамотность, а какая-то черная, тупая сила начинает властвовать над нами. Теперь я прозрел: чтобы победить Калпакбаева, надо быть сильным во всех отношениях, а пока, видно, придется еще ходить в апартунусах…
— Ой, Сапарбай, постой, постой! — Иманбай усиленно заморгал глазами, будто его осенила какая-то мысль. — Мне кажется… вся вина лежит на нашей молодежи… Почему они позволили обозвать тебя апартунусом, а сами стоят в стороне, а? Да вот хотя бы взять Курмана… Апчхи! Ох, иэх! Если бы они были дружны, то… иэх! То они смогли бы сделать апартунусом самого этого Калпакбаева…
— Пр-равилыю, Имаке, пра-авильно! — заикаясь проговорил Курман.
— Иэх! Прав ведь я, а? Скажите, правильно я говорю?
Сапарбай раздосадованно махнул рукой и взял пиалу с самогоном.
— Была не была! Выпьем!
Разгоряченный, красный, Курман потянулся к Сапарбаю, обнял его, подминая под себя:
— Дурак я… дурак. Век живи человек и все будет ошибаться… Прости меня, Сапаш, прости… Дурак я!
Никто не заметил, как на дворе стемнело, опустилась ночь. Иманбай не помнил, когда он вышел на улицу и пошел туда, куда вели ноги. Долго еще бродил он в темноте, где-то упал в лужу и, наконец, усталый, разбитый, кое-как добрался до двора. Но вместо дома он почему-то попал в конюшню Айсаралы. Бедняга Айсарала стояла в смерзшемся, неубранном навозе. Иманбай, споткнувшись, упал и зарыдал, обнимая копыто клячи:
— О скакун мой, крылья мои!.. Да как я могу лишиться тебя, лучше не жить после этого… Иэх! Уведут, разлучат нас с тобой!..
Услышав подозрительные выкрики и всхлипывания, Бюбю прибежала в конюшню и, к ужасу своему, увидела скорчившегося на земле мужа. Прибежали дочери, и с помощью их Бюбю с трудом удалось втащить Иманбая в дом. Жалобы, упреки Бюбю и разноголосый плач девочек заставили Иманбая понять, в каком отвратительном виде предстал он перед семьей.
— Нет… нет… больше в рот не возьму ни капли… Убей тогда меня, Бюбю… Иэх, свинья я, свинья!..
Сказав это, он повалился на пол и уснул мертвым сном.
Отец, мать и Зайна, томясь ожиданием Сапарбая, не спали всю ночь. Когда на дворе раздался топот, Зайна выбежала и увидела, что пришел конь с обрывком повода, но самого Сапарбая не было. Это еще больше всполошило всю семью. Мать залилась слезами:
— О жеребенок мой, чтоб род твой умножился! О боже мой! Ведь никогда с ним такого не было. Ох, неспроста это! Ты, отец, сел бы на лошадь да поискал его! Невестка, найди мне мою палку, пойду и я, а ты будь здесь, стереги дом.
У Саякбая волосы бороды поднялись от страха.
— Куда же ты теперь побредешь в темноте! — сказал он старухе подавленным голосом. — Лучше уж я поеду сам.
Саякбай уехал на лошади и до сих пор не возвращался. Мать стояла во дворе, поджидая отца и сына. Зайна несколько раз подходила к ней, уговаривая зайти в дом:
— Замерзли вы, мать. Вернется он, не печальтесь. Лошадь оборвала повод и пришла, а он, наверное, сидит где-нибудь у друзей.
Словно часовой, Бермет продолжала оставаться на дворе, иногда она вытирала рукавом слезы и всхлипывала:
— О создатель, я ли не молила тебя, когда родила моего Сапаша, чтобы горе и печаль миновали его? Я вскормила его своим белым молоком, всегда и всем желала только добра, ни на чью голову не накликивала беды, молила, чтобы даже черно-пестрая змея не лишалась своего хвоста, — за что же мне такое наказание?
— Почему вы сокрушаетесь, мать? Идемте домой, вы же замерзли!
— Как же мне не сокрушаться, милая моя? Разве бывало такое, чтобы Сапаш пропадал до этих пор. Тоскует он, душа у него чистая, а этот лиходей привязался к нему, как хворь, не дает покоя…
— Ну что ж, бывает же всякое. Обидно, конечно. Но ведь есть власть, она разберется по справедливости. Идемте, замерзли вы.
Однако старуха не послушалась ее.
— Мать не замерзнет, ничего с ней не случится! — с горечью ответила она.
В ночной темноте глаза Бермет почти ничего не различали, но все-таки она не уходила, напрягала зрение и слух и не замечала, что с плеч сползла шуба. Зайна снова укрыла ее и уж больше не отходила ни на шаг. Наконец показалась неясная фигура. Это был Сапарбай. Сердце его облилось кровью, когда он услышал скорбный, полный печали и радости голос матери:
— Где ты пропадал до сих пор, жеребенок мой? Что с тобой?