— А что ж такого? Надо будет — я устрою той! — и обратился к Саадату. — А ты, Саадат, не делай так, как в поговорке: «У плохого хозяина гости хозяйничают!» Что дают — пей, что дают — ешь, а остальное разреши знать мне самому. Если вы смогли избрать меня главой двухсот пятидесяти дворов, то вы сможете найти и годовалого жеребенка среди множества скота, поступающего в артель, не так ли?
— А-а, ты не юли! — радостно засмеялся Саадат. — Намекаешь, что потом с тебя спросят? Так не бойся, мы и тогда скажем, что, если свой скот, подумаешь, беда — один жеребенок…
Гости угощались, пили, вели шумные разговоры, хохотали, а в это время по аилу из уст в уста переходил смутный, тревожный слух:
— Говорят, что скот весь подчистую будут забирать!
— Да что скот… Как бы головы свои уберечь… Видать, не миновать все же одеяла о восьмидесяти аршин!
— Вот то-то! Говорили, что скот будет общим и мы все будем равноправными хозяевами, а выходит, что и нет! Председатель увел на убой стригунка со двора Касеина, такой молочный, хороший был жеребенок. А это, говорит, теперь общий скот, он, мол, уже числится в списке!
— Да если так, то в каждом доме найдется нож, чтобы прирезать скотину!
— А что смотреть-то, лучше самим попользоваться собственным скотом, чем смотреть, как его будут есть чужие!
Это и повлекло за собой стихийный, массовый забой скота. Дойные коровы, справные лошади и кобылы, курдючные овцы и валухи и даже скот, оставленный на племя, — все пошло под нож. Лунными ночами со дворов доносился запах горячей, свежепролитой крови. Даже у тех, кто не имел паршивого козленка, казаны в эти дни лоснились от жира.
Иманбай тоже не смог утерпеть. Чертыхаясь, проклиная все на свете, он вывел из сарайчика свою тощую Айсаралу во двор.
— Эй, Мыскал! Беги позови Курмана, пусть поможет повалить лошадь! — велел он дочери.
— О боже, что ты еще надумал! — всполошилась Бюбю. — Какое тут мясо, что ты! Кости глодать будешь или шкуру жевать?
— Да замолчи ты! — прикрикнул на нее Иманбай. — Пусть кожа да кости! Все лучше, чем какой-нибудь разгильдяй будет скакать на ней!
Заслышав перебранку, люди, проходившие мимо, заступились за Бюбю. Словом, на этот раз они спасли от смерти беднягу Айсаралу.
Но Иманбай не угомонился. Соседи гнали на базар скот. Он тоже решил погнать с утра Айсаралу и продать ее на базаре за любую цену, какую только дадут. Но тут случилось несчастье. То ли от холодной воды, то ли от того, что Айсарала объелась выжимок бузы, с ней случились колики. Кобыла перекатывалась с бока на бок, стонала, и в таком виде ее, конечно, нечего было и думать вести на продажу. С завистью смотрел Иманбай, как мимо гнали на базар его зажиточные соседи густогривых, брюхатых кобыл, лунорогих волов, овец и коз. В сердцах он пнул и без того страдающую Айсаралу под хвост и пробормотал:
— О, чтоб тебе околеть, тварь эдакая! Надо же было тебе именно сегодня обожраться барды! Я еще вчера прирезал бы тебя, да эта баба, вражья сила, помешала… О прах отцов, когда бабы начинают командовать, ничего хорошего не жди! Да не вздумай еще сдохнуть, что толку тогда…
Пока наш Имаш горевал и ругался, аил облетела весть о том, что Иманбай якобы уже прирезал свою Айсаралу.
— Если уж Иманбай зарезал Айсаралу, то, значит, всему скоту на земле пришел конец! — говорили люди.
— А чем он хуже других, все режут, а это его лошадь! Пусть хоть навар с костей похлебает, чем пропадать скотине ни за что!
Узнав такую новость, Умсунай, жена старика Соке, пригорюнилась:
— О свет божий, да разве будет навар с этой клячи? Пришел конец даже для такой захудалой скотины! О божья воля, пусть грехи падут на голову Калпакбаева!
Придя домой, она обрушилась на мужа:
— Чтоб тебя бог покарал, негодный старик, не доведешь ты всех нас до добра! Самый бедный из бедных, Иманбай, и тот даже зарезал свою Айсаралу. А у нас, слава богу, коров и лошадей пятнадцать голов, да еще голов двадцать овец и коз. Если бы жизнь была спокойной, как прежде, то, считай, неплохо бы зажили с этим скотом, да вот несчастье такое свалилось на голову, повыдумали эти артели, привязался к нам лиходей Калпакбаев: «Не только скот, но и голова на плечах теперь не твоя, а общинная». Переписали все начисто — и жен и детей, и казаны и ведра. Умные люди давно уже исподволь порезали и распродали свой скот. Бог велит, чтобы каждый сам пользовался своим нажитым добром. А ты разве не своим горбом наживал наше добро? — зарыдала старуха. — Разве мы не имеем права распорядиться своим скотом, как другие, зарезать и продать? Завтра, когда серая кобыла перейдет в руки Мендирмана, ты уже не попользуешься ее молоком, а рад будешь издали взглянуть на нее. Не только мы, но даже всесильный Касеин, который точит зубы на луну, и тот не отведал навара своего годовалого стригунка!..