— А-а? Случилось что-нибудь?
— Артель эту распустят, говорят, байбиче-е!
— О милая, птица села на сарай?
Жена Карымшака беззлобно проворчала:
— О несчастная… Зачем же садиться птице на сарай? Артель распустят, слышишь, байбиче?
Старуха молча кивнула головой.
— Мулле приснился во сне Кызыр-Алейсалам.
— А-а, милая, говоришь, женщина приходила?
— Да нет же, святой приснился ему.
Старуха снова молча кивнула головой.
— Сегодня все, кто живет с именем бога, решили ночью собраться у реки, чтобы принести богу жертву! Ваш старик тоже небось собирается идти туда?
— Вот я и говорю, верба если высохнет, то ее топором не срубишь. Вчера весь день маялся, с горем пополам расколол бревно. Всю ночь кашлял, простыл, видать… Вот я и пришла попросить маслица. Много не надо, с ложку хватит. Только ты не торопи. Бог даст здоровья, он тебе выскоблит чашки из самого лучшего дерева… Стареет мой, согнулся, как кулачок!
— О горе мое, глухота, да она ни одного слова моего не поняла!
— Ну да, — чмокнула губами глухая старуха. — Он-то сам сухонький, как кулачок, а не любит бездельничать, весь день с топориком… А то как же, все вы свои, добрые люди. Никому не откажешь… Один просит лопату смастерить, другой хомут несет на починку… Все времени нет, вот он и задержал твои чашки. Только ты не обижайся, даст бог силушки, сделает он…
Жене Карымшака очень хотелось поделиться своей радостью, и она крикнула старухе на ухо:
— Да что вы, я и не думаю обижаться! Когда сделает, тогда и ладно.
— Ну да, родненькая! Маслица-то мне всего надо с головку ложки. Как же, я не забуду твоей доброты!
— О бедная, ты ей про верблюда, а она про кобылу!
— Хотела я сегодня попотчевать своего старика калмыцким чаем с маслом, больно кашляет он…
— Ну, ну, попотчуй! Мне не жалко, бог даст, хозяйство наше не оскудеет.
Между тем в голове у Канышай зародилась странная мысль: «А вдруг это не глухая старуха плотника, а сам Кызыр-Алейсалам? Что-то тут не то. Ведь говорят же, что святой Кызыр является в облике убогих!»
Старухе показалось, что хозяйка раздумывает, дать ей масла или нет, и она еще раз повторила:
— Да мне всего-то с головку ложки.
— О матушка, не сомневайтесь, я вам наложу полную чашку с верхом. Лучше вы дайте свое благословение! — Сердце Канышай заколотилось, голос задрожал от волнения — о святая мать, покажитесь на страх большейбеку!
— Да что ты, родимая, куда уж мне идти к балчылыку. Ты уж лучше сама дай. Как только разживусь маслом, так и верну…
Канышай в смятении произнесла молитву, затем торопливо встала, впопыхах оттоптав себе подол платья, однако сомнения не покидали ее: «Что-то тут не то. Старуха плотника все-таки с пятое на десятое слышит, а эта совсем глухая. Притворяется, верно, что не слышит, хочет испытать меня. Да что там масло, в таких случаях ничего не надо жалеть… Главное, надо не упустить, получить благословение!»
Трясущимися руками она разорвала овечий желудок, наполненный застывшим маслом, и наложила масла горой в маленькую, как наперсток, чашечку старухи.
— Благословение дайте, мать! — попросила она.
— Спасибо, милая. Верну тебе столько же, нисколечко не меньше…
— Да я благословения прошу мать, благословения-а!
Старуха взяла чашечку. Теперь, когда руки Канышай освободились, она молитвенно раскрыла ладони:
— Не в долг это, а от чистого сердца. Благословение дайте, благословения прошу!
Только теперь, кажется, старуха смутно уловила, о чем идет речь:
— Благословение, говоришь?
— Да, мать, благословения прошу! Сегодня ночью народ на реке будет приносить богу жертву! Пусть сгинет артель, пусть вернется наше старое житье: пусть будут богатые, пусть будут бедные, была бы лишь спокойная жизнь, молитесь за нас, святая мать!
Старуха провела ладонями по подбородку и сказала:
— Ты еще не стара. Одна моя тетушка по матери родила двойню, когда ей было пятьдесят восемь лет. Дай бог тебе сына, Канышай!
Вниз по долине стелился ветерок, убаюкивая холмы и взгорья. Над бурной рекой, хлопотливо и сердито бегущей по камням, таяли сумеречные тени; из-за хребта поднималась луна, озаряя долину ровным, мягким светом. На берегу суетились люди, где-то в стороне позвякивали удила и стремена. Вспыхнули яркие костры, выхватывая из тени под пригорком толпу народа. Люди готовились к обряду жертвоприношения богу «лунокопытой» кобылицы. Все они обратились лицом к священному западу. В первом ряду стояли Шоорук, Бердибай, Варны и Карымшак. В знак покорности и преклонения перед всевышним на шеях людей висели кушаки и камчи. Окуривая воздух тлеющим куском кошмы, Бердибай проговорил: