Но народ с каждым новым словом Исака оживлялся. Люди вдруг почувствовали теплое веянье заботы и доброжелательства, как будто после долгого пребывания в глубоком, промозглом ущелье вдруг вышли навстречу солнечным лучам. «О, если все будет так, как он говорит, то для бедняков нет ничего лучше, кроме этой артели!» — подумал Оскенбай и с надеждой найти поддержку своим мыслям глянул на Иманбая. Но тот, казалось, думал о чем-то своем, не совсем понятном и тревожном для него самого. Сегодня Иманбай почему-то пришел в старом войлочном колпаке. Откинув по обе стороны полы кожуха, он сидел, вздернув жиденькую бородку, глаза его сузились в щелки и рот был полуоткрыт. Сейчас он не очень боялся, что окончательно лишится своей Айсаралы, но пока и не находил, что артель — самое выгодное для бедняка дело и что надо без колебаний вступать в нее. Совсем другим были заняты его мысли. «Стало быть, этот негодный Калпакбаев признан апартунусом! — думал он. — А за мной тоже немало грехов: обкорнал лошадям хвосты, многим набил спины… Что мне будет за это? Сохрани бог, скажут, что и я апартунус! Но пусть только попробуют, сегодня же ночью поскачу на границу к начальнику заставы и возьму у него бумагу, что лошадям подстригать хвосты положено по закону. Ведь я с добрым намерением сделал это — хотел, чтобы лошади были по-настоящему казенными… Пусть хоть в Москву заберут, я и там докажу свою правоту!»
Укрепившись в этой мысли, Иманбай облегченно вздохнул и когда занес руку, чтобы пригладить бороду, его старый заскорузлый кожух сухо зашуршал. Чтобы не привлечь внимания этим шуршанием, он деловито прокашлялся.
Высоко в синем, бездонном небе цепочкой тянулись к востоку лебеди. В воздухе стоял смутный, неясный гул, казалось, сюда доносился шум могучих взмахов лебединых крыльев. Гортанными, отрывистыми криками приветствовали они свои родные края. Весна набирала силу. Но еще нетронутыми снегами и льдами скован суровый, неприступный Ала-Тоо. Он еще держит на своих вершинах тяжелые острова туч. И ему ничего не стоит вдруг низринуть тучи в долины, затеять снежный буран, дыхнуть холодом. Однако его могучий дух — дед-мороз на белом свирепом верблюде с мешками холода и стужи — уже поспешно покинул долины, откочевал на перевал. Он пока еще держится там и злобствует.
Ну и пусть себе злобствует. Наперекор ему тает снег на склонах предгорий, текут бурные ручьи. Быстрыми, стремительными стаями носятся голуби, витают вниз и вверх, вниз и вверх. Срываются с болотистых кара-суу крикливые утки и несутся на поля, полные луж и озерков. Да, если только старый дед-мороз не осадит своего свирепого верблюда на перевале, а быстрей уберется восвояси, то через недельку дехкане выйдут с плугами на поля. Вдоль и поперек долины лягут взрыхленные черные борозды.
Исак, взметнув руку над толпой, обратился к собранию:
— Вот, смотрите, аильчане! Зачернели поля и предгорья. Скоро можно будет выходить с плугами. У хороших хозяев к этому времени лошади откормлены, сбруя справная, оттянуты лемеха на плугах — словом, есть все, что надо для землепашца, вплоть до кнута с новым кнутовищем. А мы, члены новой артели, идущие к сатсиалу, должны тем более дружно, как сотни рук в одном рукаве, во всеоружии встретить весеннюю страду и делать все лучше и быстрей, чем это делалось в одиночку. В этом будет наша сила. У нас не должно быть «твоего» и «моего». Всему хозяйству один хозяин — члены артели. Почему так, спросите меня? — Исак запнулся, подыскивая сильное выражение, и затем сказал: — Потому, что в артели каждый член трудится для всех и все трудятся для одного. А раз так, то в артель должны вступать убежденные, честные труженики по своей воле и по своему согласию. А вот то, что натворил тут Калпакбаев в своих корыстных, личных целях, и то, что местные коммунисты и активисты вместо того, чтобы дать отпор враждебному, чуждому лозунгу Калпакбаева: «Стопроцентная коллективизация в течение одного месяца», пошли у него на поводу, я расцениваю как порочный метод работы. — Исак пригладил волосы, прокашлялся и добавил: — Почему, спрашивается? А потому, что никто не имеет права заставлять людей насильно вступать в артель, если те этого совершенно не желают.
Кто-то радостно воскликнул:
— Масла в твои уста, родимый!
— Так вот, если отдельные бедняки и середняки пока еще не понимают смысла артели и не желают вступать в нее, нельзя их тревожить, надо дать им время, пусть сами убедятся, но ни в коем случае нельзя силой гнать их в артель, это есть нарушение указаний и политики партии. А у нас в ряде мест получилось так, что товарищи активисты перегнули через край. Вместо того, чтобы проводить терпеливую агитационную и разъяснительную работу о хозяйственной и политической сущности коллективных хозяйств, о том, что это несет новую, зажиточную жизнь для аилов, этим самым заинтересовать людей, помочь им осознанно вступать в артель, они просто требовали немедленного вступления, запугивали народ, силой принуждали соглашаться.