Он поднялся с места и, размахивая войлочной шляпой, начал:
— Девушки и келин очень редко посещают ликбез. Они рады бы учиться, да родители не пускают, говорят: «Если будут учиться только одни мужчины, и то на каждую семью придется по мулле. А на что женщинам учеба?» Одна почтенная женщина, Аимджан-эне, сказала: «В юрте не место разным картинам и портретам. При них молитвы мои не дойдут до бога». Она сожгла букварь своей дочери. От имени комсомольцев и молодежи нашего аила я вношу такие предложения: первое — женщины, не пускающие своих дочерей на учебу, в наказание пусть теребят шерсть по сорок дней, а те, что невесток не пускают, — по тридцать. Второе — старики и старухи, отказывающиеся посещать ликбез, пусть по три раза плюнут в небо и обругают бога. Если они выполнят это, будем считать, что их неграмотность ликвидирована. А кто этого не захочет сделать, пусть приедет в Красную юрту и запишется в ликбез. Третье — ни одну из девушек нашего аила, пусть она даже засватана, не выдавать замуж, пока не кончит пять классов. А если найдутся родители, которые нарушат этот порядок, калым раздать вдовам и сиротам, а брак расторгнуть по закону. Поставить вопрос об этом перед вышестоящими организациями поручим лично председателю аилсовета Саадату! Да здравствует справедливая советская власть, принесшая угнетенным женщинам свободу и равноправие!
Слова Курмана прозвучали громко и разнеслись далеко, как удары топора о дерево в морозный день. Раздались аплодисменты. Кто-то из сидевших впереди тяжело вздохнул.
Предложение Курмана о наказании родителей принято не было, ему и другим комсомольцам поручили привлечь к учебе всех стариков, старух, девушек и келин, провести разъяснительную работу и добиться посещения ими ликбеза. Но Курман не сдавался и отчаянно спорил с Сапарбаем и Осмоном.
— Если хотите, не включайте мои предложения в свой протокол. Я сам знаю, что делать.
— Нет, ты подчинишься большинству, — настаивал Сапарбай.
— Большинству я подчиняюсь только на собрании.
— У нас есть порядок.
— Если мы все время будем твердить «порядок, порядок» и не принимать мер, наши враги свяжут нас без веревки.
— Ой, чудак, ты избивать, что ли, будешь тех, кто не понимает значения учебы?
— Нет такого закона, чтобы избивать людей, говорить с ними надо, разъяснять.
— Ладно, пусть провинившиеся старухи не теребят шерсть. А кто мне запретит бороться против религии? — не унимался Курман.
— Нечего заставлять стариков плевать в небо и проклинать бога! — ответил Сапарбай.
— От меня так просто не отделаешься! Кто будет сопротивляться, заставлю проклинать бога, — упрямо твердил Курман.
— Тогда ты будешь леваком, — сказал Осмон.
Курман удивился:
— Ой, друг, что твой «левак» означает?
Осмон и сам хорошенько не понимал смысла этого слова, но все же ответил:
— Кто тянет дело не в ту сторону, тот левак!
— Если ты называешь меня леваком за то, что я хочу заставить стариков ругать бога, я согласен. Называй как хочешь! Бог выжил из ума. Если бы он имел разум, разве разделил бы своих рабов на два стана и заставил бы враждовать? — бранился Курман.
Собрание кончилось.
Прежде чем уйти, Саадат, оставшись наедине с Курманом, вновь заговорил о своей любви:
— Я думаю только об Айне. Делай что хочешь, но добейся, чтобы Айна приходила в Красную юрту. Тогда мы с ней сможем видеться, говорить. Заставляй ее мать теребить шерсть или жать — дело твое, пока она не теща мне. Пусть только разрешит Айне ходить в Красную юрту.
— Найдем что сделать, — успокоил Курман друга.
— Ничего не бойся.
— А чего мне бояться, — храбрился Курман, — разве преступление — ликвидировать неграмотность девушек!
— Если старуха не захочет слушаться, покажи ей, как говорят, голову змеи из рукава — припугни.
Подъезжая к аилу эшимовского рода, Курман вспомнил об этом разговоре с Саадатом и сказал двум сопровождавшим его комсомольцам:
— Мы должны включить в список Айну. Если ее родные будут возражать, стойте на своем.
— Мы и спрашивать их не будем, — ответил один из комсомольцев. — Включим Айну в список, и все.
— Не в этом дело, — уже тише произнес Курман. — Айна ведь просватана. Родичи ее жениха очень влиятельные люди. Его старший брат — Батырбек, здесь нет сейчас человека богаче. Слово и плетка его имеют большую силу. Если даже обратиться к закону, и тут победит Батырбек. Его близкий родственник Бакас работает начальником окружной милиции. С ним шутить опасно.
Курман замолчал. Шея его серо-пегого коня начала покрываться потом и обдавала теплом лицо всадника.