Сейчас перед ним лежал больной ребенок, и поэтому он не стал особенно много говорить. К тому же Бермет была очень напугана, фельдшер понял, что старуха страшно переживает за внука.
— Вы, бабушка, не бойтесь, все будет в порядке! — успокоил он ее. — Краснуха не такая уж страшная болезнь. Но только надо быть осторожным, беречь надо… В аилах очень любят детей, да не умеют ухаживать за ними. Бога просят, на бога надеются, а бог-то сам как сказал? «Сберегу того, кто сам бережется!..»
Услышав из уст фельдшера киргизскую пословицу, Бермет прониклась к нему еще большим доверием.
— Умные слова говоришь, чтоб род твой приумножился. Конечно, человек сам должен прежде всего беречь себя.
Фельдшер не стал очень беспокоить ребенка, картина болезни была ясна с первого взгляда.
— Апа, внук ваш болеет красной болезнью, — сказал он. — Держите воздух в доме чистым и не допускайте сквозняков. Купать ребенка пока не надо, а то плохо будет. В Верхнем аиле одна мать выкупала ребенка с краснухой, и ему сразу плохо стало. Дома есть сушеная ежевика? Поите отваром ежевики! Она кисленькая, полезна для больных ребят. А вам я оставлю лекарства, давайте три раза в день… по чайной ложке…
После того как фельдшер уехал, ребенок немного успокоился и уснул.
Бермет тоже несколько пришла в себя, даже лицом порозовела.
— Эй, доктор наш, чтоб род твой приумножился… Рука у тебя, видать, легкая, будь вестником добра… Да пошли бог выздоровления моему птенцу! — приговаривала она, не спуская глаз с уснувшего внука.
Но радость бабушки была недолгой. К вечеру ребенку стало хуже. С заходом солнца он стал дышать вяло, прерывисто. У него уже не было сил стонать, и только иногда тихий, жалобный шепот срывался с его опаленных, горячих губ. Дать ему выпить лекарства тоже не удалось: ребенок ничего не глотал. С каждым часом ему становилось все хуже, и с каждым часом все ниже опускалась седая голова Бермет. Она запретила громко говорить, отругала Саякбая, который, стуча топором, что-то вытесывал на дворе. Сына никуда не пустила из дому.
— И не думай уходить никуда, не пропадет артель без тебя, успеется! — недовольно сказала она. — Тут вон ребенок, сохрани бог, что с ним будет… Уж не накликал ли ты на дом проклятья тех, кого Шарше бросил в подвал? Все вы, активисты, заодно, и тебя небось проклинают… Смотри, сынок, проклятье не сразу постигает, а придет время, и несчастье заявится сразу. Чашка сорок дней не разбивается, да на сорок первый может разбиться.
Бермет плакала, молилась у изголовья внука. Грустная Зайна ходила, как тень, Сапарбай никуда не выходил из дому, пришибленно сидел в углу старый Саякбай. Мария несколько раз приходила справиться о здоровье мальчика, но Бермет не пускала ее дальше порога:
— Не заходи лучше, милая. У тебя тоже дитя есть. Уходи-ка лучше от греха подальше!
Соке и Омер остановились у окошка дома Сапарбая, где почти до рассвета все еще горела лампа.
Ребенок к рассвету чуточку успокоился. Бермет дремала, сидя возле него. Зайна, не раздеваясь, легла на краю постели, а Сапарбай сидел у стены и слипающимися от бессонных ночей глазами глядел на больного сына.
Когда под окном послышались шаги, он осторожно встал и быстро вышел из дому.
Соке знал, что Аким болен, и поэтому опасливо спросил:
— Ну как? Лучше сыну, Сапаш?
— Ничего… А это вы?
— Ты не серчай, что побеспокоили тебя в такую рань, — сказал Омер.
— Ничего, — сдержанно ответил Сапарбай.
— Так ты извини, Сапаш. Дело у нас важное к тебе. Отойдем-ка в сторонку! — предложил ему Соке. — Поговорить надо.
IX
— Саадат ночью убежал из подвала. Сказывают, что с ним ночью были вооруженные джигиты. Они всю ночь разъезжали по аилу, сговариваясь со своими людьми, а потом исчезли, как ветер, кажется, к рассвету они уже ушли в глубь гор! — докладывал утром Матай Шарше, который только что встал с постели.