— О боже, боже! — простонал он. — Что творится на белом свете! О боже!
Да, на белом свете в этот момент, по крайней мере в аиле, происходили интересные события. Иманбай увидел, что недвижно стоявшие вокруг аилсовета люди вдруг оживленно засуетились. Толпа раскололась надвое, и двое людей прошли прямо к подвалу. Кто-то наклонился в низенькие двери подвала. Да, сохрани бог, неужели опять кого сажают в подвал? Но нет. Вот из подвала вышел один человек. За ним второй, потом третий… Иманбай не верил своим глазам: кажется, арестованных освобождали из-под стражи!
— О боже, боже! — воскликнул обрадованный Иманбай. — Да благодарим тебя, аллах! А теперь накажи, проучи этого негодяя Шарше. Он всех нас перепугал подозрениями в басмачестве, а теперь пусть сам посидит в подвале. О моя славная Айсарала! Минуту назад я мог запросто лишиться тебя, и кто знает, где остались бы тлеть мои кости, но теперь мы опять неразлучны!
Иманбай стеганул Айсаралу камчой и смело поскакал к аилсовету. «О прах его отцов, если Шарше бедняк, то я тоже не бай, чего мне бояться! — подбадривал он себя. — Почему я должен от него прятаться? Сейчас прискачу и стану прямо перед его глазами, пусть только попробует хоть пальцем тронуть!»
Айсарала скакала, будто выбрыкивая, неуклюже выбрасывая задние ноги, и вдруг споткнулась. Иманбай подался вперед, но вовремя ухватился за шею лошади и только теперь заметил, что он уже скачет по улице. Айсарала споткнулась как раз напротив оскенбаевского двора. Оскенбай стоял у дверей, укрывшись большой шубой, и с недоумением глядел на Иманбая. «Чего это он повязал голову бабьим платком?» — удивлялся он. Иманбай, увидев недоуменное лицо Оскенбая, очень перепугался:
— Эй, кто ты? Ты настоящий Оскенбай или призрак его? Отвечай же!
Оскенбай разозлился даже:
— Ты что, в своем уме? Я и есть самый настоящий Оскенбай, какой я тебе призрак!
— О боже, боже! — удивился Иманбай. — Ведь ты же сидел в подвале!
— Ну так что ж такого! Приехал большой начальник и освободил.
Иманбай, сильно натянув поводья, приостановил Айсаралу.
— А этот большой начальник сам Термечиков, так, что ли, Оскенбай? Что-то очень много народу толпится у аилсовета, может, всех твоих родных освобождают, ты не знаешь?
Оскенбай тем временем не столько слушал Иманбая, сколько с любопытством разглядывал платок на его голове.
— Эй, шайтан Иманбай! — спросил он наконец. — Что это ты там повязал на голове?
— Что?! — рассердился Иманбай и камчой стеганул Айсаралу. — А зачем тебе моя голова? Вместо того чтобы, как сокол, бесстрашно броситься на Шарше, когда он арестовывал твоих родичей, ты помалкивал, а теперь вздумал смеяться над моей головой. О поганое отродье достойного отца, никуда вы все не годитесь! Кроме Саадата, никто из вашего рода не годится на рукоятку ножа. Никудышные вы бабы, испугались этого Шарше! А Саадат не подчинился ему, бежал из-под замка, и пусть теперь Шарше попробует его изловить…
— О Имаке! Ты чего там говоришь сам с собой! — окликнул его кто-то.
Оказывается, Иманбай и не заметил, как подъехал к аилсовету. Люди, увидев его, посмеивались и удивлялись:
— Что это он нацепил себе на голову?
— Голова, наверно, болит.
— Заячий треух, говорят, собаки у него съели, вот он и повязался бабьим платком!
Исака и его товарищей по пути догнал тот старик, что вел подсчет байскому скоту. Он был без шапки, чапан сползал с плеч, а лошадь его была вся мокрая, в поту от ушей до копыт. Лицо старика было в ссадинах и синяках, со лба стекала струйка крови. Едва догнав их, старик запричитал:
— О Самтыр, где большой уполномоченный Термечиков? Беда свалилась мне на голову. Нет мне теперь житья в горах. Как только вы уехали, Касеин достал спрятанное у него в тюках ружье тридцать второго калибра, сел на коня и закричал, что отныне он будет драться не на живот, а на смерть. Он ускакал в горы, с ним подался и косой Абды.