Вражда между двумя родами усиливалась. Сидели ли за чашками бузы или разбирали, усевшись на каком-нибудь холмике, междоусобицы, споры, встречались ли на пастбище — везде люди двух родов злобно поглядывали друг на друга, бранились. Иногда спор кончался дракой, после которой много было разбитых голов, сломанных рук и ног. Драка начиналась, даже когда скот одного рода забредал в аил другого. Некоторые почтенные старики старались примирить враждующих. При этом резали барашка, аксакалы говорили назидательные речи и того, кто первым поднял плетку, заставляли извиниться перед пострадавшим. Виноватый вешал на шею плетку, становился на колени и говорил: «Голова моя и конь мой — твои».
При этих словах он набрасывал свой чапан на плечи пострадавшего и подводил к нему своего коня.
— Молодец! «Когда тебе подносят хлеб и соль, прости и кровь отца», говорили в старину мудрые люди. Помиритесь, — советовали аксакалы.
Но мира хватало ненадолго. Снова вспыхивали споры, драки. Раньше ссорились люди одного аила, в худшем случае дрались жители двух аилов, но, после того как Калпакбаев, по наущению Саадата, избил Джакыпа, Касеин поднял даже дальних родственников из других аилов. Подосланные им люди подкараулили у дороги и до полусмерти избили брата Саадата.
— Вставайте, потомки Батыра! Защищайте честь своего аила! Все, кто носит шапку, а не платок, поднимайтесь! — взывал Саадат.
Лихо вскочив на своего рыжего жеребца, он высоко поднял плетку. Не остался в долгу и Касеин. Он натянул поводья вороного аргамака, надвинул на затылок обшитую черным бархатом шапку и крикнул:
— Эшим! Эшим! Погибнем все, но не посрамим чести предков! Поднимайтесь, мужчины и женщины, взрослые и дети! Иначе нас проклянет дух предков!
Между двумя родами, разбившими юрты в соседних лощинах, закипело настоящее побоище. Дрались все, даже некоторые партийцы и комсомольцы. Свистели плетки, летели камни над головами, направо и налево сыпались удары дубинок. Плеткой рассекли лицо Саадату, Касеину — лоб, одному сломали руку, троих изувечили так, что они долго не вставали. Досталось даже старухе Аимджан — в суматохе с головы у нее сбили элечек и бросили в грязь. А главное — у Соке пропал один из передних зубов. Как это случилось — выбили дубинкой или выпал сам, когда Соке, пытаясь помирить дерущихся, громко уговаривал их, — старик не знал. Трехлетняя дочка близкого родственника Оскенбая попала под ноги коня. Подняв на руки испуганную девочку, Оскенбай крикнул:
— Ой, родичи! Они хотят перебить нас! Потомки Батыра, неужели вы дадите Эшиму посрамить нашу честь!
Эти слова вырвались у Оскенбая не потому, что он хотел разжечь ненависть. С давних пор люди в серьезные моменты взывали к общему предку аила. Хоть Оскенбай и не был потомком самого Батыра, но это имя, ставшее кличем рода, вырвалось у него само собой.
Оскенбай стоял растерянный, держа девочку на руках, чуть не плача от жалости. Чтобы успокоить ее, он положил ей в рот свой указательный палец и приговаривал дрожащим голосом:
— Ап-ап! Светик мой, ап-ап!
Не в пример Оскенбаю, Иманбай изо всех сил старался казаться храбрецом. Он кричал как богатырь, устремившийся в гущу схватки, бил Айсаралу плеткой по крупу. Обвинять его в том, что он ударил кого-нибудь дубинкой, было бы несправедливо. Такого греха он не совершил. Он всего-навсего бил себя в грудь, распахнув старую шубу, и шумел. Когда кончилась драка, Иманбай, один, без Айсаралы, уже ночью еле приплелся домой, волоча свою старую шубу. Лошадь нашла на другой день в ложбине старшая дочь. Бедная Айсарала бродила там, наступая на волочащиеся по земле поводья. Иманбай, нисколько не заботясь о том, что пришел домой без своей клячи, храбрился: