Словно вспомнив о чем-то, Барпы встал, поспешно надел у выхода калоши и вышел из дома.
Но слова его не остались на земле. Они быстро распространились по аилу.
— Говорят, газету читали, ты ничего не слышал?
— Слышал, да радости мало. Опять беда какая-то ждет нас! — толковали между собой люди.
Когда слух этот дошел до Умсунай, она пришла в неистовство:
— О скопец, старый дурень! — ругалась она. — Нет, чтобы сидеть да помалкивать, а теперь вот остались без хлеба! Умрешь голодной смертью!
Как ни старался Соке убедить жену, она не желала и слушать. Умсунай кричала, плакала, проклинала его на все лады. Соке готов был бросить дом на самом деле.
— О, наказание аллаха, если жена попадается неразумная и вредная, то уж легче уговорить тысячу людей, чем одну такую жену!..
Соке уезжал из дому, работал на поле с плугарями, сеял, боронил и все старался забыть об упреках жены. Вечером, когда он возвращался домой, Умсунай упорно безмолвствовала. Она даже не глядела теперь на старика. В конце концов Соке, не вытерпев этой пытки, заговаривал первый:
— О дорогая моя! Посмотри на меня… Хорошо работалось сегодня! Погода теплая, жаворонки поют в небе, а ты ходишь себе, зерно разбрасываешь по полю. Благодать! Семена я сам сеял, никто ни одного зерна не тронул. Я и не знаю, кто выдумывает такие сплетни: это такая же ложь, как слухи о том, что из ста дворов семьдесят обязательно должны быть раскулачены.
Соке испытующе поглядывает на отвернувшуюся Умсунай. «Подобрела она или нет?» — с тревогой думает он.
— Ты любишь прежде времени ругать человека, добренькая моя. Если бы я стал равняться с тобой и тоже ругаться, то пришлось бы нам убегать из этого дома, и кто знает, где бы мы тогда скитались одинокие и бездомные и что было бы тогда с нашей Джипар?.. Послушай меня, женушка, давай не будем расстраивать друг друга.
Умсунай в этот раз искренне пожалела старика и сказала виноватым тоном:
— Да что с нас, баб, взять. Мы что услышим, то нам и правда… А чтобы разобраться, где правда, а где нет, терпенья у нас не хватает. Я же поругиваю тебя любя, ты уж не обижайся! — И, взглянув на счастливого Соке, она добавила: — Поешь горяченького, намаялся небось в поле!
Активисты аила, разделившись на три группы, сегодня с утра поехали по аилам. Бюбюш и Самтыр направились в самый дальний аил. Сапарбай и Шарше остались в колхозе «Новая жизнь». Сапарбай не одобрял, что к ним присоединились с десяток верховых «диких активистов» вроде Карымшака, но Шарше это считал необходимым и настоял на своем:
— Ты, малый, не больно заносись: подумаешь, начальник отряда! Если мы будем ходить поодиночке, то кулаки нас перебьют, как мышей. Пусть нас сопровождают доброотрядцы с ружьями!
Сапарбай решительно возразил:
— Никаких ружей, Шаке. Этим мы только панику наведем. И без того аил перепуган.
— А кто боится, пусть уходит в Китай!
— Не будем говорить лишнее, Шаке.
По небу тянулись небольшие черные тучки, часто скрывая солнце. В аиле было безлюдно.
На бугорке собрались человек пятнадцать. Они слушают муллу.
— Киргизы самые что ни есть доверчивые, беспомощные: не то чтобы там знать, что происходит в мире, но не знают даже, куда они идут. Совсем как овцы: куда их ткнут, туда они и бегут.
Кто-то одобрительно кивнул головой:
— Это правда, молдоке, правда…
— Мы стали забывать о единстве и чести родов. Перевелись у нас былые предводители родов, и теперь мы как пыль, как песок — ветер дунет, и нас нет. О боже, сохрани нас, сохрани! — замысловато говорил Барпы. В это время показались приближающиеся всадники.