— Я не состою в артели, Шарше, так что не могу дать ни одного зерна!
Если бы Иманбай сказал это вполголоса, прячась за спины других, то Шарше, может быть, и не обратил на него внимания. Но этот несчастный бедняк всегда сам лез на рожон. Когда он вызывающе выступил вперед, то Шарше грозно глянул на него:
— Ты кто? Ты знаешь, кто ты есть?
— Ты что, не узнаешь меня, что ли, Шарше? Я — Иманбай. Я хозяин моей единственной лошади Айсаралы, если ты этого еще не знаешь!
— Ну да, как же мне не знать тебя! Ты смутьян, разлагающий артель, мечтающий убежать в горы! — «Ты — кулак-бедняк!» — чуть было не вырвалось у Шарше, но он вовремя вспомнил о выговоре и промолчал. — Знаю я вас таких — шуба на вас бедняцкая, а душа кулацкая!
Иманбай вспылил, закричал как ужаленный:
— Если в артели не хватает семян, то, значит, я уже и кулак! А при чем я тут, ответь, проклятущий ты Шарше?
— Не хватает потому, что много у нас таких, как ты!
— А может быть, потому, что такие, как ты, зовут верблюда верблюдом, кобылу — кобылой!
Шарше заколотился от злобы:
— Склочник, смутьян ты! Я тебе покажу!
Имаш храбро выпятил грудь:
— А что, сошлешь, может, меня?
— И этого дождешься! А ну, шагай! Иди передо мной! — Шарше теснил Иманбая грудью лошади.
Но Иманбай не думал робеть:
— Я тебе не телок, чтобы ты гнал, куда вздумалось. А если уж на то пошло, то запомни, морда твоя бесстыдная, что я так просто не пойду! Я тоже имею лошадь. Сейчас мигом оседлаю Айсаралу и поскачу в волость к самому Исаку и доложу ему!
При упоминании имени Исака Шарше присмирел. Сапарбай, тоже обозленный на Шарше, решил, что пусть Иманбай обругает того хорошенько. Поэтому он не стал призывать Иманбая к порядку, а другие тоже молчали, не осмеливаясь вмешиваться. Иманбай скинул один рукав шубы, будто собирался драться, и продолжал кричать на Шарше:
— Ты меня не пугай, ты вперед у себя под хвостом посмотри: вот этот, вот рыжий, толстый приспешник твой, что курит из мундштука, ведь он — сын бая, у которого во дворе работало по двадцати батраков, у которого были сотни одномастных гнедых лошадей и тысячи белых овец. А он, сынок его, выходит, если пробрался в артель, то должен тут поучать нас, командовать нами? А куда ты денешь меня, Иманбая, бедняка со дня сотворения мира? Не он кулак, а, стало быть, я? Так запомни, безродный голоштанец Шарше, если я и буду кулаком, то прежде распорю животы Айсарале и шестерым своим дочерям, а потом уж пиши меня в кулаки!
В последнее время почти никто не осмеливался вслух обзывать Шарше «безродным голоштанцем». Это сейчас так задело его самолюбие, что взбешенный Шарше, вскрикнув, пришпорил лошадь и с налета принялся хлестать камчой по голове Иманбая.
Заячий треух слетел с Иманбая. Прикрывая одной рукой голову, он нагнулся и схватил камень:
— На тебе! На! Бей, бей меня, сволочь! У меня нет куньего тебетея, чтобы подарить тебе! А то бы ты на цыпочках стоял передо мной! И мой налог платил бы не я, а какой-нибудь другой несчастный бедняк! Нет у меня куницы, значит, нет мне житья на свете! Так убей, убей! Проглоти, съешь меня!..
Касым, стоя в сторонке, запахнув шубу, проговорил, жалея Иманбая:
— Несчастный, шел бы туда, куда гонят, какой толк пыжиться, как тощий петух!
Его мнение разделили и другие:
— Верно, чего зря сопротивляться, гонят, значит, иди, только себе хуже делает!
— Брось ты, Иманбай, лучше иди, куда гонят, туда и иди!
Разъяренный Шарше приказал рыжему толстяку:
— Эй, Болджур, айда, гони его и запри в подвале!
Болджур словно только этого и ждал. Он потеснил Иманбая лошадью:
— Достукался! Айда, пошли, пока я тебя не поволок на веревке!
— Ты кого это хочешь поволочь, Болджур? — рванулся Сапарбай. — Не смей трогать его!
Иманбай, волоча шубу на одном рукаве, упрямо пробормотал:
— Оставь его, Сапаш, пускай этот кулацкий выродок только попробует поволочь меня!
Сапарбай прямо сказал Шарше:
— Это ты неправильно делаешь, аксакал! Мы выехали не для того, чтобы сажать людей!
— Нет, пускай он меня посадит! — не унимался Иманбай.
Кто-то подхватил волочащийся кожух Иманбая:
— Кожух порвется, надень, Имаке!
— А, черт с ним, пусть собаки растянут его! — рванулся Иманбай. Старый кожух затрещал по всем швам.
Не осмеливаясь вступить в драку с Сапарбаем, Шарше от бессильной злобы вздыбил коня:
— Я тебе не аксакал! Я выполняю задание советской власти, я работник сатсиала!
— Мы тоже не из чужих краев пришли, мы тоже советские люди! — ответил Сапарбай.