— Нет, родной… это не ты… уходи…
Обидно и горько стало на душе Саадата: «Вот до чего дошел, собственная мать уже не признает!»
— О несчастная моя, мать родная… Да это же я, я — сын твой! — прошептал со слезами в голосе Саадат, зажигая трясущимися руками спичку.
Когда спичка вспыхнула, байбиче увидела незнакомого, чужого человека с винтовкой в руке.
— Это я, мать, ты узнаешь меня?
Старуха в страхе еще крепче прижала к себе внука:
— Нет, нет, это не ты… Уходи, родной, не испытывай меня… У тебя винтовка, уходи…
Растроганный и потрясенный Саадат бросил винтовку:
— Да ты посмотри на меня, бедная ты моя. Это Саадат, твой сын!
— Не обманывай, родимый… Мой сын не такой был. Не испытывай меня. Никого нет дома, сноха тоже ушла. Вот трехлетний внучек со мной. Испугается дитя, уходите лучше…
Саадат чиркнул еще одну спичку:
— Вот это я, посмотри на меня. Ну, узнаешь меня, бедняжка ты моя, старая мать?
Саадат упал на колени, приткнулся к матери и, обнимая ее, горько зарыдал.
Касеин, вошедший вслед за Саадатом, стоял сейчас у двери.
— Э-э, Саадат, что с тобой! — укоризненно проговорил он. — Как малое дитя, приткнулся к матери и плачешь, а что же будет с теми, кто доверяет тебе свои судьбы? Ведь они пойдут за тобой по трудному, но праведному пути! Оставь, не будь слезливым!
Саадат хотел было встать, но мать не отпускала его.
— Родимый ты мой, свет очей. Ты был сыном достойного отца, а теперь скитаешься, о боже, жизнь людская!..
— Не расстраивайтесь, сваха, — твердым голосом сказал Касеин. — Не печальте сына своего. Мы теперь стоим на узкой тропе, на бурной переправе. Кто знает, что ждет нас впереди! Молите бога о нашем здоровье и благополучии. Только чтобы ни одна душа не знала о том, что мы здесь были. У наших уже почти все готово. Не сегодня-завтра мы уйдем за перевал. Семьи мы не оставим, всех заберем. Даже скот, что сдали в общину, угоним. Вот весь наш сказ. Решились — кто родится, тот умрет!..
Касеин замолчал. Саадат приподнял голову, рукавом вытер слезы и спросил у матери:
— Айна когда ушла?
— Вчера.
— Хлебнула она горя, несчастная… Скажи, чтобы завтра была дома.
— А что же ей остается! Плачет день и ночь, измучилась, похудала.
Касеин резко сказал:
— Передайте ей, что я приказал унять слезы! Не время сейчас слезы разводить! Надо быть ко всему готовыми: погибать — так всем в одной яме. Все мы, старые и молодые, должны быть готовы к трудному и опасному пути. Нашу судьбу решит одна ночь. Или мы уйдем, или попадемся! Вставай, Саадат! Прощай, сваха, времени у нас в обрез, а надо еще повидаться и с другими.
Всю ночь Касеин и Саадат навещали своих людей и к рассвету бесшумно выбрались из аила, ушли в горы.
Встретились они и с Курманом. «Как хочешь, можешь оставаться, но знай, житья тебе от Шарше не будет. Не будь глупцом, приготовься и жди нас. А если вздумаешь выдать нас, то первым прирежем тебя!» — предупредил его Саадат.
Курман, не спавший всю ночь, встал с рассветом. Он вышел во двор и стоял здесь нерешительный и подавленный. Не знал он, куда податься, к кому примкнуть. В душе он больше всего желал остаться в аиле и спокойно жить, и если бы кто-нибудь сейчас сказал бы ему хоть несколько мудрых, теплых слов, то он, может быть, и решился бы на окончательный разрыв с Саадатом. «Если смерть моя в твоих, Саадат, руках, то убей, а если нет, то, значит, никуда я не уйду, останусь вместе со всем народом». Всякие мысли бродили в его голове.
В это время из-за угла вырвались Шарше и еще двое сопровождающих его верховых.
«Эх, опять этот дьявол несется сюда, сейчас спросит о пахоте!» — помрачнел Курман и направился за дом, чтобы укрыться, но Шарше уже увидел его и закричал:
— Эй, шайтан! Куда ты? А ну, поворачивай назад! Ишь ты, хороший какой: уходит как ни в чем не бывало! Весь народ на работе, а ты похаживаешь во дворе.
Курман заставил себя приветливо улыбнуться:
— Добро пожаловать, аксакал.
— Давай садись на коня, пошли! — приказал Шарше.
— Куда?
— Показывай вспаханную землю.
— Да вспахал уже! — решил обмануть его Курман. — И засеял. Вчера вечером только вернулся домой.
— Таким, как ты, верить нельзя, — в тюрьму попадешь. Садись на коня, и поехали на поле.
Курман не заставил себя долго ждать. Он оседлал пегого трехлетка и, как пойманный преступник, поехал вперед, конвоируемый Шарше и сопровождающими его активистами. Курман не только не посеял, но даже не вспахал ни одной борозды и тем не менее повел Шарше на поле. «Если сказать, что ничего не сделал, то он все равно отстегает меня камчой и посадит в подвал, так лучше я покажу ему чье-нибудь вспаханное поле, может, поверит, а там видно будет, что делать», — рассуждал он.