— Смотри, как Айсарала припала к траве!
— Бедная кобыла стала похожа на ынырчаки, которые мастерит плотник Сейит.
— Кажется, Иманбай с живой лошади шкуру содрал!
— Как он ее загнал! Кожа да кости. Будто в Мекку ездил на этой бедняге. И скотина, оказывается, рождается несчастной.
Айсарала, вся спина которой была покрыта ссадинами и гнойниками, не могла спокойно стоять среди других лошадей. Она то махала коротеньким жидким хвостом, то ложилась, то вставала и брыкалась. Лошади не любили ее, кусали, били копытами. Поэтому Иманбай привязал ее отдельно к небольшому кусту чия. Денег у него не было. Он попросил рубль в долг у Саадата.
— За молитву надо заплатить, выручи, болуш-аке!
Саадат взглянул на голую грудь Иманбая. Хитрые глаза как бы спрашивали: «Какие еще тебе деньги?»
— Я ведь твой родич. Выручи, дорогой Саадат. Буду молиться за тебя.
Саадат даже не ответил, зашагал прочь.
В тот день, когда Шоорук благословлял Саадата в юрте Бердибая, председатель аилсовета показался Иманбаю добрым, учтивым и справедливым человеком. Сейчас старик был в недоумении: «Может быть, он не понял, что я попросил у него взаймы? Или ни во что не ставит меня? Он же не чиновник белого царя Николая, чтобы не считаться с бедняком. Нет, наверное, он не понял меня или у него денег не было».
— Эй, Иманбай! — окликнул Мендирман, кончив выравнивать ряды. — Что ты ворон считаешь? Выкладывай деньги, люди ждут.
Иманбай попытался занять еще кое у кого, но никто не дал. Он подошел к старику Соке, сидевшему с краю в первом ряду.
— Поздравляю тебя с праздником, Иманбай! — приветствовал Соке.
Иманбай с растерянным видом остановился:
— За молитву платить надо, Соке, выручайте!
— Ты же говорил, что Саадат — защитник народа. Разве он тебе не помог? — Соке сказал это громко, чтобы слышали все.
Иманбай замялся.
— Саадат не расслышал… — пробормотал он наконец.
— О, — засмеялся старик, — не услышал, говоришь? А если бы услышал, так, думаешь, он тебе отдал бы своего рыжего коня?
— Выручайте, Соке, никогда не забуду вашей доброты…
— А ты, непутевый, когда-нибудь отдавал долги?
— Если не верну вам деньги, не считайте меня за человека!
— Смотри, как дешево хочет отделаться! — Соке вытащил из кармана рубль и протянул Иманбаю. — На. Не вернешь в этом мире — на том свете возьму!
— Как я могу забыть вашу доброту, Соке? — обрадовался Иманбай. — Верну вовремя. Пусть даже придется продать Айсаралу.
Иманбай с независимым видом подошел к мулле Барпы и положил на шаль свой рубль. Все зашумели:
— Раз приехал Иманбай, больше некого ждать.
— Иманбай внес плату за молитву, значит, расплатились все.
— Молдоке, можно начинать!
Мулла Барпы время от времени посматривал из-под опущенных век на лежавшие перед ним деньги и, сохраняя на лице постное молитвенное выражение, мысленно радовался: «Получу по меньшей мере еще двести овечьих шкур». Он степенно, ни на кого не глядя, поднялся, и все встали. По поручению муллы Мендирман и Мамбет, обратясь к кыбле и держась за уши, громко произнесли:
— Саб-бан!
— Саб-бан!
— Саб-ан-н!
Ряды пришли в движение, молящиеся то падали на колени, то поднимались… Барпы прочел несколько сур из корана, стал с важной медлительностью толковать шариат.
— Сегодня великий праздник — курбан. Кто из рабов аллаха в этот день напьется водки или бузы и будет произносить бранные слова, совершит великий грех. Этому нечестивцу сорок лет гореть в аду. Да ниспошлет вам аллах мир и согласие! Будьте подальше от греха.
— Ал-ло и экбар!
Все шумно поднялись, поздравляя друг друга.
— Пусть праздник принесет вам счастье!
— И вам также!
— Хорошее ли у вас стойбище?
— Слава аллаху, хорошее!
— Приезжайте к нам на той.
— Рахмат. Мы тоже ждем вас к себе.
Не прошло и пяти минут, как поляна опустела. Трава была помята, затоптана. Вслед за аксакалами все чинно и важно ехали к своим аилам. Только мальчишки пустились вскачь. Старшие кричали им:
— Осторожнее! Сорветесь!
Но молодежи и след простыл. Лишь один скакавший впереди всех гнедой шарахнулся, испугавшись выпорхнувшей из зарослей конского щавеля птички, и его седок упал на землю. Конь ускакал со сползшим на бок седлом. Ребята пустились в погоню.
Как только перед Бердибаем разостлали дастархан, снаружи раздался конский топот, донеслись голоса джигитов, слезающих с лошадей. Кони шумно дышали, грызли удила. Открылась дверь, и показалась голова Курмана. Саадат ткнул его сзади сложенной вдвое плеткой: