Иманбай молча сел на постели и так сидел некоторое время. Он видел, что жена замерзла и дрожит. Ему стало жаль ее.
— Поеду сегодня в горы, привезу дров. Зажги огонь и залатай мне мотню.
— Боже мой! Неужели опомнился! Вот новость! Интересно, с какой стороны сегодня взойдет солнце? — Бюбю лукаво засмеялась…
Иманбай надел шубу, умылся, подошел к ведру с бузой и выпил большую чашку.
— А клятва, которую ты давал ночью?
— Черт возьми, боюсь, замерзну в горах, — нашелся Иманбай.
Он надел свою рваную заячью ушанку, подпоясался поверх шубы широким кушаком, заткнул за пояс притупившийся топор, сел на Айсаралу и поехал. За первым же поворотом Иманбая догнал его знакомый Турду.
— Куда вы, Имаке?
— По дрова. А ты?
— Топор свой оставил кузнецу, а пока он его чинит, решил завести на мельницу вот эту пшеницу.
— Что нового в аиле?
— Да ничего. Вчера сын Асылбека поехал по дрова в ущелье Узун-Капа и до сих пор не вернулся.
— Что же с ним могло случиться?
— Говорят, там был большой снежный обвал. Отец горюет.
Иманбай выпустил из рук поводья. Некоторое время ехал молча. Потом спросил:
— А еще что нового в вашем аиле?
— Больше ничего.
— А как буза у джорочу?
— Касым рассказал, что в двух домах он выпил две большие чашки и опьянел. А сам я не пробовал, не знаю. — Турду раза два плюнул через голову лошади.
— Может, заедем к джорочу? Топор заберешь потом, а пшеница тебе не помешает.
— Пропади он пропадом со своей бузой! Пока дадут выпить, замучают своими вопросами. Выдумывают всякие наказания, допрашивают, как звали всех твоих предков до седьмого колена.
— Пусть спрашивают, — не сдавался Иманбай, — предков у нас не было, что ли? Назовем их и бузы напьемся. Давай заедем.
— Ну ладно! — согласился наконец Турду, который тоже был не прочь выпить. — К какому джоро поедем?
— К джоро начальства. Нас не выгонят.
— Ладно, поехали!
И Турду с Иманбаем свернули налево.
Сегодня джоро собиралось у Султана. Все уже успели выпить по три-четыре чашки, когда подъехали Турду с Иманбаем. Они вошли в землянку и поздоровались, но сидящие не ответили. Больше того, эшикага Курман вскочил и набросился на вновь пришедших.
— Вот недотепы! Никто в ваших приветствиях не нуждается. Убирайтесь отсюда!
— Ой, батыр, — покачал головой Иманбай. — Мы завернули сюда, чтобы выпить хоть по глотку бузы у начальства. Выгонять нас нехорошо!
Кто-то из сидящих вступился за Иманбая:
— Пусть все будет по правилам, эшикага, впусти их!
— Никаких правил я не признаю. Выгоню! — упрямился Курман.
— Пускай решит эркебала.
— Впусти! — распорядился Саадат, который в роли эркебалы полулежал на почетном месте. — Пусть заходят, но все должно быть по правилам.
— Верно!
— Какие применить наказания? — спросил Курман.
— Пусть назовут своих предков до седьмого колена!
— Пусть скажут, какого цвета нитками шиты подкладки их потников.
— Если они не сумеют назвать своих предков до седьмого колена, оштрафуй их, как собак!
— А штраф-то хоть легкий? — спросил Иманбай.
— Тяжелый он у нас или легкий — не твоего ума дело, — грубо ответил Курман. — Кто не сумеет выполнить поручения эркебалы, того мы выставляем и даже не даем промочить горло. Понятно тебе, чернобрюхий, или нет?
— Понятно, — ответил Иманбай.
— Потом не будешь спорить?
— Нет.
Курман заискивающе обратился к Саадату:
— Эркебала, какое поручение вы дадите чернобрюхому Иманбаю?
Саадат опустил руки, прикрыл глаза и высунул язык, изображая человека, томимого жаждой. Джорочу со всех сторон протянули ему свои чашки:
— Смотрите, эркебалу замучила жажда!
— Дайте ему напиться!
— Смотрите, чтоб наш милый мальчик не заплакал! Принесите его чашку!
Султан поднес ко рту Саадата красивую чашку, полную белопенной бузы. Тот пил, делая вид, что глотает с трудом. Он ведь был в роли избалованного ребенка.
— Теперь ты напился, эркебала. Скажи, какое поручение даешь Имаке? — спросил Курман.
Саадат взглянул на Иманбая, похлопал глазами, поморщился и упал на спину, подобно ребенку, которого чем-то обидели.
— Боже мой! Эркебала упал! — воскликнул один из джорочу.
— Поднимите его!
Султан подбежал и приподнял Саадату голову.
— Вставай, эркебала! Приказывай Иманбаю и Турду.
— Я… я… — Саадат поднял указательный палец. — Мне кажется, этот чернобрюхий — безродный человек. У него не было никаких предков. Если были, пусть назовет их имена до седьмого колена.