Голубенцев с возрастающим нетерпением ждал, когда же наконец появится артистка, которой он подарил Леночкины вещи. Водя биноклем вдоль всей сцены, Сергей Петрович наконец-то нашел ее. Она стояла сзади, в углу, и держала поднос с чашками.
На ней было испанское платье и высокий гребень покойной жены.
ВРАЧА ВЫЗЫВАЛИ?
Киноповесть
Оживленная улица вечернего города. Сперва она едва различима в голубоватых сумерках, но вот, разом, вспыхнули фонари, и в фасадах новых домов поочередно, то тут то там, словно перемигиваясь и подавая сигналы друг другу, освещаются окна. От этого внезапного яркого сияния улица становится весело-нарядной: пришел тот час, когда люди торопятся в театры, в кино, в гости.
На перекрестке сгрудилась толпа, нетерпеливо пережидая красный глаз светофора.
Издалека, сперва едва слышно, доносится какой-то длинный неприятный вой. Он нарастает со стремительной скоростью. По осевой линии улицы мчится машина «скорой помощи». Она проносится на красный свет, и тревожный вой сирены еще долго стоит в ушах прохожих.
В кабине шофера рядом с водителем сидит врач. Лицо его хмуро-сосредоточенно.
В пустом кузове — молоденькая санитарка Надя Лузина. Явно нервничая, она поглядывает в окно машины, пересаживается на ходу с места на место, придерживая рукой чемоданчик с медицинскими инструментами; она кладет его к себе на колени, когда машину сильно встряхивает.
Врач, обернувшись, посматривает на нее, затем произносит;
— Только попрошу вас, хоть на этот раз, вести себя как следует.
— Хорошо, — кивает Надя.
Врач бормочет, обращаясь к шоферу:
— А кого-нибудь другого вместо нее мы не могли взять?..
Вой сирены заглушает ответ шофера.
«Скорая помощь» подъезжает к толпе, беспокойно собравшейся в центре проезжей части. Врач быстро вышел из кабины. Надя уже тоже оказалась здесь — она протягивает врачу чемоданчик с инструментами.
Проталкиваясь сквозь толпу, врач спешит к месту происшествия. Надя идет вслед за ним — и внезапно останавливается, услышав возгласы окружающих:
— А живой он?
— Да какое — живой! Кровищи там!..
— Ах ты господи! Чем же это его?
— Грузовиком сшибло…
— Пьяный, что ли?
— Да нет, приличный такой мужчина, шел с авоськой, нес макароны…
Из центра толпы раздаются по цепочке голоса:
— Носилки!
— Врач требует носилки!
Бегом Надя возвращается к машине. Выйдя из кабины, шофер распахивает заднюю дверцу. Надя вскочила внутрь, вытащила носилки, передала их шоферу, а сама засуетилась в кузове, словно именно здесь она сейчас нужнее всего.
Сквозь расступившуюся толпу, как по коридору, идут к машине врач с шофером, поддерживая носилки, на которых лежит человек, покрытый сверху пальто.
Уже с закрытыми дверцами, машина трогается с места, медленно пробираясь сквозь толпу окруживших ее людей.
Рядом с шофером в кабине пусто. В кузове склонился над раненым врач. Не глядя на носилки, Надя держит на своих коленях раскрытый медицинский чемоданчик и подает врачу шприцы, ампулы, вату, бинты.
У раненого мужчины забинтованы голова и нога. Обнажив его руку, врач делает ему инъекцию. Устало откидывается на спинку сиденья и вытирает тыльной стороной ладони пот со своего лба.
Хмуро, исподлобья, посмотрел на Надю. Она съеживается под его взглядом.
— Я же вас, кажется, предупреждал. Опять испугались крови?
Отвернувшись и укладывая инструменты в чемодан, Надя плачет.
Раненый открыл глаза, он видит плачущую Надю и слышит раздраженный голос врача:
— На кой черт вы пошли на медицинский? Из вас никогда не получится врач!
— Зачем вы ее ругаете? — шепчет раненый. — Она же меня жалеет.
Машина «скорой помощи» мчится по вечерней улице города.
Ночь. Сквозь открытые двери больничных палат сочится в коридор притушенный свет.
В дальнем конце коридора Надя Лузина моет пол. Она делает это истово, то сгибаясь в три погибели, то становясь на колени, чтобы обтереть плинтусы. Волосы выбились из-под ее белой косынки. Усталым движением руки она поправляет их.
Блестит наяренный пол. Над дверью одной из палат мигает сигнальная лампочка.
За освещенным столиком дежурной медсестры, стоящим в центре коридора, пусто.
Мигает лампочка вызова. Разогнувшись на мгновение и оглядывая вымытый пол, Надя заметила сигнал. Она быстро вытерла руки о полотенце, заткнутое за пояс халата, и побежала к дверям палаты.
Здесь несколько коек. На ближайшей из них, у самых дверей, лежит девочка, ей лет шесть. Нога ее в гипсе. Девочка не спит.
— А почему же вы пол в коридоре мыли? Разве доктора моют полы? — спрашивает девочка.
Надя не успевает ответить — с отдаленной койки раздается стон. Быстро подложив под загипсованную ногу девочки свернутое одеяло, Надя торопится к другой больной.
Напоив ее из поильника, Надя уже у следующей постели — здесь надо забрать и унести судно. Бесшумно движется санитарка Надя Лузина от койки к койке.
И снова она вернулась к девочке у двери.
— Опять не спишь? — шепотом спрашивает Надя.
— Ноге больно…
— А ты про нее не думай. Забудь про нее. Думай про что-нибудь хорошее.
Она садится к девочке на постель и кладет ее больную ногу себе на колено.
— Давай вместе думать, — говорит Надя. — Например, про собак… У меня была одна знакомая собака, она сама ходила в булочную за хлебом. Возьмет авоську в зубы и идет…
— А деньги? — спрашивает девочка.
— Деньги у нее в карманчике на ошейнике…
Надя очень устала, ей хочется спать, глаза ее слипаются. Привалившись боком к спинке кровати и держа ногу девочки на коленях, она продолжает говорить, постепенно задремывая:
— Возьмет полкруглого, возьмет батон или городскую… Колбаски сто граммов, сыра…
— А разве в булочной продают колбасу? — улыбается девочка.
Но Надя уже не слышит. Она спит.
И девочка, глядя на нее, тоже закрывает глаза.
Ординаторская больницы. Как обычно, это не очень уютная комната. Над столом горит электрическая лампа без абажура. Сквозь светлеющее окно пробивается рассвет.
Сидит за столом утомленный после ночного дежурства немолодой врач. Подле него лежат стопкой папки с историями болезней. Он делает в них записи; кажется, не будет конца этой работе — стопка уменьшается медленно.
Рядом с его локтем появляется стакан чая.
— Попейте горяченького, я крепкого заварила, — раздается женский голос.
— Спасибо, — рассеянно говорит врач.
Он отхлебывает чай, грея о стакан озябшие руки.
— Каши хотите, я могу из столовой принести?
— Благодарю вас, не надо.
Он поднял голову, щуря глаза от света лампочки над столом.
Надя снимает халат санитарки, вешает его на гвоздик. Придерживаясь за стенку, стоя, переобувается — сняла больничные шлепанцы и надела свои стоптанные туфли. Собрала с края стола толстую тетрадь и книги, укладывает их в старенький дерматиновый портфель.
Врач посмотрел на часы.
— Прямо на лекцию? — спрашивает он.
— Ага.
— Заснете небось после бессонной ночи?
— Ой, что вы! Это я на санитарии и гигиене сплю. А сегодня у нас терапия. Да и подремала я немножечко.
Она надевает пальто.
— Еще три годика — и все! Буду свободна, какптица…
Придвинув к себе снова стопку папок, пожилой врач ворчит:
— Врач и птица — это совершенно разные профессии. Кому из санитарок вы сегодня сдали дежурство? — без всякого перехода, все так же не подымая головы, спрашивает он.
— Зинаиде Степановне.
— Внушили бы вы ей, Надя, что больным не следует разбалтывать их диагнозы. Неужели эта дура не понимает, что тяжелобольных это травмирует?
— Хорошо, — говорит Надя. — Я ей скажу… Петр Иванович, можно вас спросить?
Он кивнул.
— Ну, а если человек очень болен? И если он очень просит: доктор, скажите мне правду, я должен успеть сделать распоряжения, я хочу знать, сколько времени у меня осталось…