Пожилой врач отвечает тихим, внезапно осевшим голосом:
— На прошлой неделе умер мой друг. Медик. Он умолял меня не скрывать от него точный диагноз. И я не скрыл, ответил ему — рак печени. Он сказал мне: спасибо за правду, но ты меня убил…
Все это пожилой врач произносит медленно, не отрывая глаз от папок с историями болезней и даже делая в них короткие записи.
Надя стоит с портфелем в руках и не решается уйти,
— Вы сегодня устали, да? — тихо спрашивает она.
— Немного.
Ей жаль его. Она хотела бы сказать ему что-нибудь
приятное.
— А две ваши пациентки из третьей палаты в понедельник идут на выписку…
Врач пишет, возможно он даже не слышит Надю. Тишина.
На столе, подле локтя доктора, появляется тарелка дымящейся каши.
Комната девушек в общежитии студентов-медиков. Три койки, три тумбочки, в центре — большой стол. Надя Лузина гладит на столе мужской пиджак; скоблит ногтем пятна, брызжет на него водой, отпаривает электрическим утюгом.
На другом конце стола, разложив перед собой тетради, занимаются две Надины однокурсницы.
— Обнаружение симптома Пастернацкого, — говорит Тоня ровным ученическим голосом, — позволяет нам диагностировать заболевание почечных лоханок…
— А точнее? Какое заболевание? — слышен нетерпеливый мужской голос. — Как оно называется?
— Называется пиелит.
— Ну, вот и отлично.
Теперь мы видим, что это произнес Сережа Кумысников. Он сидит без пиджака, в рубахе, поверх которой накинута Надина вязаная кофта.
— На троечку, девчонки, вполне потянете. А много ли нашему брату надо!..
— Тебе, Кумысников, хорошо говорить, — ноет Женя. — У тебя стипендию не отнимут. Ты талантливый…
— Я-то? Нисколько. Просто я точно знаю, чего хочу… У Рахманинова как-то спросили: в чем, по-вашему, заключается искусство виртуоза-исполнителя? Рахманинов ответил: в том, чтобы не задевать пальцами соседние клавиши.
Листая тетрадь, Тоня рассеянно спрашивает:
— Рахманинов — татарин?
— Русский, Тонечка, — спокойно отвечает Сергей. — В наше время врач не может быть универсалом. Надо сразу облюбовать свою область и не мазать по соседним клавишам Меня интересует хирургия легкого. А все эти грыжи, аппендициты — это банальные случаи…
Женя спрашивает:
— А если у человека все-таки грыжа?
— Найдутся сотни хирургов, которые преотлично сделают ему операцию.
— Значит, ты делишь врачей на чернорабочих и гениев?
— Нисколько. Я делю людей только по одному принципу: хочешь или не хочешь добиться, умеешь или не умеешь делать.
Тоня, скуластенькая, губастенькая, краснощекая девушка, возившаяся со своими тетрадями, мечтательно потянулась.
— Мало ли чего я хочу… Девчата, я хочу быть принцессой!
— Принцесса, Тонечка, — вежливо говорит Сергей, — знала бы, между прочим, что Рахманинов — великий русский композитор. Следовательно, профессия принцессы тебе противопоказана.
— Слушай, Кумысников, — говорит Тоня, — а что б ты сделал, если б был всемогущим царем?
— В феврале семнадцатого года отрекся бы от престола и в октябре устроил Октябрьскую революцию.
— А потом?
— А потом поступил бы на медицинский и стал работать в области хирургии легкого… Надя, ты скоро? Мы же в кино опоздаем.
— Сейчас, последний рукав остался…
— Десять коров на меня приходилось, — негромко говорит Тоня. — Три раза в сутки доить. Верите, девочки, я и ночью, во сне, пальцами вот так делала. Доила. От этой работы аж до плеча ломит руки… Вот ты. Кумысников, ругаешь меня: того я не знаю, этого… А откуда мне знать? Наша деревня — сто пятьдесят километров от железной дороги. Я в начальную школу пятнадцать километров туда-назад бегала…
— Ломоносов знал, — говорит Кумысников. — А тоже был из деревни. Архангельская область. Село Холмогоры. Пешком, между прочим, пришел в Санкт-Петербург.
— И прописали его? — прищурясь, спрашивает Тоня. — И из колхоза отпустили?..
— Ну, завелась наша Тонька! — Женя обняла ее.
— Ты, Кумысников, в санитарках не служил? За больными не таскал горшки, как мы вот с Надькой? Навоз за скотиной не убирал? Тебе сколько лет?
— Ну, двадцать два.
— А мне двадцать семь. И я баба, а ты мужик.
— Тонечка, — миролюбиво говорит Сергей, — но кто-нибудь же должен у нас доить коров!
— У тебя все — кто-нибудь: грыжу ушить — кто-нибудь, за скотом ходить — кто-нибудь…
Сергей улыбнулся.
— А между прочим, удрала-то из деревни ведь ты, а не я. — Он дружелюбно коснулся ее плеча. — Не сердись, Антонина. Просто у нас по-разному сложились биографии. Кстати, когда наш стройотряд возводил в совхозе коровник, я клал фундамент не хуже других. Ты даже сказала: Кумысников — молоток!
— Да ну тебя! — успокоилась внезапно Тоня. — Бери свою Надьку и уматывай. И лучше ее попытай: знает она, чего хочет?
— Знаю, кажется, — смущенно говорит Надя. — Может, это звучит наивно: я хочу научиться лечить людей. Столько горя я видела у себя в детдоме! — Еще более смешавшись от своей ненужной откровенности, она по-мальчишески тряхнула головой. — Вот только жутко хотелось бы выяснить, есть ли у меня для этого призвание, а то буду зря ишачить, а пользы — шиш…
Сергей надевает пиджак, поданный ему Надей.
— Обнаружить заранее, есть ли у парня или девчонки призвание, нельзя. Это все болтовня.
— Ну почему же болтовня? Ведь можно же поговорить с ними, задать им вопросы…
— А ты уверена, что человек всегда отвечает то, что думает?
— Уверена. Если он, конечно, честный.
— Ладно. Возьмем только честных. Интересно, с помощью каких вопросов ты бы пыталась выяснить наличие призвания? Это ведь загадочная штука — человеческое призвание!.. Максима Горького, например, юношей приняли в оперный хор, а Федора Шаляпина — нет. Про Вальтера Скотта профессор университета сказал: «Он глуп и останется глупым всегда»… А с нами, будущими медиками, еще сложней. Вот, скажем, я, Сережа Кумысников, подал заявление в институт. А ты, заслуженный профессор Лузина, вызвала меня для собеседования. Спрашивай, задавай вопросы. Я буду отвечать.
Надя молчит. Спрашивает Тоня:
— А правда, Кумысников, почему ты пошел на медфак?
— Видите ли, профессор, я с детства люблю медицину.
Теперь спрашивает Надя:
— А что это значит — любить медицину?
— Это значит, что меня интересует раскрытие тайн природы именно в данной области: борьба с болезнями, продление человеческой жизни…
— Это ты, Сережка, говоришь про науку, а я спрашиваю, почему ты хочешь стать врачом?
— Профессор, — говорит Кумысников, — я, знаю, каких слов вы от меня ждете. Но я их не произнесу, ибо они широко известны. А все то, что широко известно, становится банальным…
До сих пор Женя молчала, уткнувшись в свои тетради. Сейчас она подняла голову и насмешливо посмотрела на Кумысникова.
— Боже ты мой, Сереженька, как тебе трудно живется! Все время надо стараться быть непохожим на других!..
По ночной пустынной улице идут Надя с Сергеем. Он обнял ее за плечи.
— Ты хороший парень, Надька!
Она неприметно вздохнула.
— Ребята мне часто это говорят…
— Понимаешь, с тобой как-то просто. Я еще в школе всегда чувствовал себя неловко с девчонками, вроде я вечно виноват перед ними.
— Ну в чем, например?
— Например, я не замечал, что у них новое платье. Иногда получалось парадоксально: те, у кого я все-таки замечал новое платье, обижались на меня за то, что мне неинтересно разговаривать с ними. А те, с кем мне было интересно разговаривать, сердились, что я не замечаю, как они выглядят… И вечно мне нужно было оправдываться…
— Просто ты еще никого не любил, Сережа.
— Ого! Еще как любил!.. В девятом классе я влюбился в нашу биологичку. И ужасно мучился.
— А она догадывалась об этом?
— Ты с ума сошла! Я выискивал редкие книги в библиотеках, штудировал их и ставил ее в тупик своими вопросами. Однажды она даже разрыдалась на уроке…
— А зачем ты это делал?
— Не знаю… я часто поступаю не так, как хочу.