Сережа Кумысников подправил поаккуратней и повыше галстук.
Тоня незаметным движением натянула на колени слишком короткую юбку.
Женя огладила рукой свою чрезмерно пышную прическу, приминая ее.
Надя Лузина сконфуженно сунула ногу обратно в туфлю — вероятно, новая обувь тесновата ей.
— Сегодня вы все стали дипломированными врачами, — говорит профессор. — Однако я хотел бы предостеречь вас: стать врачом легче, чем быть врачом. Нынешняя медицинская наука вооружила начинающего молодого доктора средствами, с помощью которых он может спасти жизнь человека даже тогда, когда был бы совершенно бессилен сам великий Боткин. Вместе с тем появляются врачи, так напряженно следящие за показаниями новейших медицинских приборов, что забывают лицо больного. Для них не существует личность, характер страдающего пациента, а вместо него на третьей койке слева лежит «митральный порок» или «острый гастрит». И больной начинает тосковать о добром докторе, который, ничего не говоря, просто посидит минуточку вечером у его койки. Со времен Гиппократа между врачом и больным складывались доверительные отношения — духовное уединение вдвоем, охраняемое врачебной тайной. Я глубоко убежден, что каждому больному необходимо исповедаться врачу — ведь, сознательно или бессознательно, больной ждет от него не только совета, но и утешения. Бехтерев говорил, что если пациенту после беседы с доктором не становится легче, то медик этот должен оставить свою профессию…
Из аудитории шумно расходятся молодые врачи. На лестнице Сережа Кумысников поравнялся со стариком терапевтом. Вежливо остановил его:
— Извините, профессор… Вы сказали нам, что врач должен в клинике следить даже за подбором художественной литературы для больных.
— Говорил, — кивает профессор.
— Ну, а что бы вы порекомендовали для чтения самому молодому врачу?
Профессор задумчиво посмотрел на Кумысникова.
— Читайте, мой друг, «Дон-Кихота».
За наспех накрытым столом пируют трое.
Хозяина пиршества можно тотчас же угадать: он одет совсем по-домашнему — в пижамной куртке, на ногах шлепанцы. Это молодой человек вполне цивилизованной наружности. Воротник его белой рубахи под пижамной курткой повязан галстуком-бабочкой.
Молодого человека зовут Геной. Он — оркестрант, в просторечии именуемый лабухом. Друзья его, собравшиеся тут, тоже лабухи. Это ясно потому, что в углу подле стола сложены музыкальные инструменты в футлярах.
Все, что стоит на столе, уже выпито. Гости не сильно пьяны, но возбуждены в достаточной степени.
— Выпьем, братцы, за хорошую халтуру! — кричит один из них, беря в руки бутылку. Она пуста, но сгоряча гость не замечает этого и пробует налить из нее в рюмку. — Подумать только, что бы делали люди, если б на свете не существовало халтуры! Жаль, нет у нас такой статистики, а то установили бы: половина России живет на халтуру… Генка, сообрази у деда еще на килограмм!..
Молодой человек подымается и идет в дальний угол комнаты. Здесь, за ширмой, лежит на диване старик.
Геннадий появился за ширмой.
— Дед, будь человеком, дай десятку. Честное слово, отдам… Вчера зажмурился работник райпита, нас пригласили играть на похоронах… Дед, ты слышишь меня? Я же знаю, тебе утром пенсию принесли.
— На водку не дам, — тихо произносит старик.
Геннадий присел к нему на диван.
— Ребята ко мне пришли, дед…
— Каждый день ходят.
— Ну и что? Крепкий коллектив… Дед, а дед, вспомни, как ты сам был молодым. Нам охота погулять… Хочешь, я тебе за лекарством сбегаю?
— Пожалел бы ты меня, Геннадий, — говорит старик.
— Это можно, — радостно соглашается внук. Он наклоняется и целует старика. — Хочешь, мы тебе сыграем? — вскакивает. — Знаменитое трио из ресторана «Дунай» исполнит по твоему персональному заказу популярное попурри!..
Он выбежал из-за ширмы.
Громко играет трио. Подвыпившие музыканты стараются вовсю.
Старик лежит на своем диване.
Открылась дверь, вошла Надя Лузина в белом халате с сумкой в руках. По тому, как она взглянула на музыкантов — на Геннадия в особенности, — видно, что эта картина знакома ей и опротивела до предела.
Не говоря ни слова, Надя прошла к больному старику.
Музыка смолкла. Один из оркестрантов шепчет Геннадию:
— Теперь не даст. Чувиха все испортила.
— Вы не знаете моего деда, ребята! — подмигивает Геннадий.
Он заглядывает за ширму.
— Пардон, доктор… Дедушка, ты хотел дать мне десять рублей на расходы по хозяйству.
Секундная пауза. Старик вынимает из-под подушки кошелек и протягивает внуку деньги.
Внук исчез.
Подле старика хлопочет Надя. Она поит его чаем. Кормит, вынув какой-то пакетик с едой из своей сумки.
Шум в комнате усилился. Голоса пьяных оркестрантов стали громче. Очевидно, кто-то из них уже смотался за водкой.
На Надином лице смущение: вроде бы она чувствует себя виноватой за то, что здесь происходит.
Стараясь отвлечь старика, она говорит громко и быстро:
— Микстуру будете принимать три раза в день. Это — отхаркивающее. На ночь — горчичники. Под правую лопатку и на грудь. Я выпишу вам еще растирание…
В этом закутке негде даже написать рецепт. Надя решительно подымается и выходит из-за ширмы в комнату.
— Пламенный привет работникам лучшего в мире здравоохранения!.. — кричит долговязый лабух, тот самый, что уговаривал Геннадия стрельнуть деньги у старика. — Братцы, налейте доктору фужер…
Надя подходит к столу, сдвигает с его края посуду и пишет рецепт.
— Ноль внимания, фунт презрения, — выламывается лабух. — Задаю лекарю наводящий вопрос: сколько вы огребаете в месяц?
Надя поднимает на них умоляющие глаза.
— Ребята!.. Товарищи!.. — поправляется она. — У Алексея Сергеевича плеврит. У него температура. Ему семьдесят два года… Неужели вы не можете…
— Правильно. Можем, — говорит лабух. — Чтобы тело и душа были молоды, были молоды! — громко поет он.
Пьяно смеется Геннадий. Взяв скрипку, он играет эту фразу.
Надя вскочила, вырвала из его рук скрипку.
— Сволочь! Скотина…
Выбежала вон из комнаты.
В будке телефона-автомата стоит Надя. Пальто ее осталось в квартире старика. Она в халате, с непокрытой головой, задохнулась от бега. Старается овладеть своим голосом:
— Бюро госпитализации? Говорит врач Лузина из восьмой поликлиники. Прошу вас выслать сантранспорт для госпитализации больного. — Диагноз? — запнулась. — Крупозное воспаление легких. Возраст? — запнулась. — Шестьдесят пять лет…
Широкий, светлый коридор поликлиники.
У дверей врачебных кабинетов расположились на стульях люди, ожидающие приема; где — погуще, где — пожиже.
К дверям, на которых приколота табличка «Терапевт Н. А. Лузина», выстроилась очередь человек в семь.
В этой очереди приметна вальяжная, когда-то, очевидно, красивая женщина лет пятидесяти. Она вяжет кофту, не глядя на спицы, механически ловко орудуя ими. Это привычное для нее занятие нисколько не мешает ей разговаривать с соседями по очереди.
Справа от нее сидит молодой, худенький интеллигент с крайне мнительным лицом. В руках у него подрагивают штук пять бумажек-анализов. Он все время нервно заглядывает в них.
Слева от вальяжной особы сидит женщина лет на пять моложе. Она пытается читать книжку, но вальяжная особа отвлекает ее поминутно. Они познакомились только что, однако поток судорожной откровенности уже обрушивается на читающую женщину.
— Свободного времени абсолютно не остается, громко говорит ей вальяжная особа. — Раз в месяц к гинекологу — это уже закон. Знаете, после климакса надо очень следить за собой. Я вообще считаю, лучше лишний раз сходить к врачу. Вы клизмы себе делаете?
Соседка испуганно и стыдливо оглядывается.
— Регулярно надо делать. Не нравятся мне ваши глаза, белки у вас желтоватого тона. Я бы на вашем месте проверила печень. По-моему, у вас холецистит…