На этот раз из тумана проступил коридор. Подкрашенная электронным зелёным ниточка уходила вдоль его серых казённых стен, и я устремился туда, за ней.
Но не успел я пройти и десяти шагов, как из тумана сгустилась фигура. С виду она была вроде бы человеческая. Фигура была одета в серую куртку и походила на вахтёра.
— Куда? — хмуро спросила серая фигура.
— Туда, — ответил я и шагнул мимо неё.
Дальше коридор, кажется, расширялся.
— Куда, куда? — взмахнула фигура руками и потопала за мной, не очень, однако, проворно.
А у меня на пути выросли ещё двое таких же, серых и неприветливых. За их спинами выплыла из тумана перекладина шлагбаума.
— Проход закрыт, — сообщил один из серых.
— Посторонним запрещено, — добавил другой.
Я рванул между ними, а шлагбаум с ходу перепрыгнул. Логика этого места предполагала не останавливаться и прорываться вперёд как можно быстрее.
За мной потопали трое. И ещё трое показались впереди, а за ними, поодаль, новые. Пространство коридора перестало казаться мне широким. Если дальше случится тупик, будет вообще весело.
Среди новых вахтёров оказалась женщина, строгая и неприветливая. У меня стали спрашивать пропуск и что-то говорить о членстве в профсоюзе. Я обходил этих серых топтунов, нырял под протянутые ко мне ладони, а хватающих слегка бил по рукам, благо держали они не очень цепко.
Но потом они стали держать всё цепче, а ещё напирать сзади и хватать за плечи. Немного помогало то, что толкались серые не только со мной, но и друг с другом.
— Я занимал, я занимал, — без конца повторял кто-то глухо и монотонно, и казалось, что звук тот идёт из-под земли.
— Люди годами ожидают, а он… — ненавидяще зыркнула на меня старуха в шерстяном платке.
Она протянула ко мне скрюченные пальцы, и я поскорее протиснулся от неё подальше.
— Куда ты прёшь?! — возопил тонкий склочный голосок, и было непонятно, принадлежит он мужчине или женщине.
В какой-то миг я споткнулся и чуть не свалился под ноги серой человеческой массе. Стало казаться, что из этой толчеи я могу и не выбраться, но тут впереди показался просвет, я рванул туда и вывалился из людской массы. Отошёл, обернулся, оценил численность собравшегося здесь непонятного народа и тихонько пошагал в нужном направлении.
Но мой уход не остался незамеченным. Через минуту вся эта толпа, серая и бормочущая, плелась за мной по пятам, а одна самая настырная тётка уцепилась мне в лодыжку и волочилась по земле, без конца повторяя что-то о моей характеристике с места работы.
А навстречу лезли ещё и новые. Они брели на меня как зомби, протягивая ко мне руки и пытаясь не пропустить или хотя бы задержать, а я прорывался сквозь их массу, как нападающий в игре американский футбол.
В какой-то момент они, кажется, смогли проникнуть ко мне в голову. «Какой такой американский футбол? Почему американский? — звучал у меня в межушечном пространстве вкрадчивый голос. — Откуда это у вас такие сравнения?» Другой голос скрипел о том, что зомби это упадническая западная тема, и советскому человеку это чуждо и не нужно.
«А что у тебя за причёска? Почему штаны не как у всех? И отчего такое неправильное выражение лица?» — гомонила, перебивая друг друга, невидимая орава.
И постепенно я как будто увяз в этих словах и в серых этих людях. Мои ноги сами собой перестали бежать. Сам я как-то резко уменьшился, и окружившие меня преследователи показались мне теперь исполинами. Они нависали надо мной, разглядывали, обсуждали.
— Куда это он, почему бежит от коллектива?
— У нас честному гражданину бегать не́ от кого и незачем.
— Думается, он не достоин.
— Скажу больше: мне кажется, что он неблагонадёжен!
Внезапно я понял, что эти люди всегда и во всём правы. Они приняли на себя ответственность и олицетворяли всю правоту мира. А я был просто маленький человечек, никто, букашка. Они здесь всё знали и всё решали — за всех, и за меня тоже. И так было, конечно, правильно. Туда, куда я собрался, мне нельзя, я действительно недостоин. Нужно идти обратно.
Тут моя внутренняя система распознала, наконец, воздействие чужого гипноза и слегка тынцнула меня электрическим током. Я вздрогнул и замотал головой.
Ничего ж себе! Умеют, умеют, эти с-с… в смысле, с-сущности, использовать интонацию и дух эпохи. Но теперь я вырвался и знал, что нужно делать. Дух эпохи, он ведь тоже разный — и часто всё зависит от того, что ты в этом самом духе намереваешься унюхать.
Я оглядел хмурые, сосредоточенные лица и поднял руку: