Мы с братишкой дрались, когда я пробовал разорить «гнездо». Я делал это, чтобы позлить братишку и убивать птенцов не собирался. Но братишка верил, что я способен на это, и ожесточенно защищал своих питомцев.
Мать часто просила подняться на чердак и привести его - снова звонили из школы и жаловались на его неуспеваемость, снова он не выполнил мамино поручение, не сходил в магазин или на почту, снова не явился к ужину. И я шел. Отпирал чердак, ключ от которого мне сделал знакомый слесарь. Заставал братишку сидящим на корточках возле коробки, крошащим хлеб или просто, в оцепенении любопытства наблюдающим за птенцами..
Прежде чердак посещали неформалы. Еще прежде - бомжи. Стены исцарапаны и исписаны; самодельный столик в углу; торчащие из потолка, облепленные фольгой, изогнутые и врезающиеся в стояки и скрытые в них трубы. Сквозняк, голубиные перья и помет.
Но ни бомжи, ни неформалы давно тут не появлялись. Братишка отвадил их. Представляете? Такой у меня братишка! Тринадцатилетний защитник голубей устроил пару отчаянных драк, в результате чего ни те, ни другие не решались впредь сюда соваться.
Я входил на чердак.
Братишка не сразу замечал меня.
Я передавал ему слова матери и велел идти домой. И если он шел - хорошо; если же нет - начиналась драка.
Я мог крепко избить братишку. Оттолкнув от коробки, сбивал с ног, не давал подняться, сыпал, сыпал кулаками. Старался не бить по лицу, чтобы не ругалась мать, - бил в живот и солнечное сплетение, в область печени и почек. Но даже избитый и обессиленный братишка не сдавался: хватал меня за ноги, если я шел к коробке чтобы, как он думал, распотрошить ее и перебить птенцов. А однажды вцепился в лодыжку зубами, прокусив джинсы и носок. Я подскочил, взвыв от боли.
Ну братишка! Ну боец!
С учебой у него не ладилось. Учителя говорили, не поспевает за сверстниками: туго соображает, не владеет логикой, не проявляет интереса ни к гуманитарным, ни к точным наукам. С одноклассниками общается мало, держится особняком. Угрюм, нелюдим, агрессивен.
Мать била его. Иногда - просила меня подсобить. И тогда я скручивал братишке руки, придавливал своим весом, чтоб не вырвался, а мать хлестала его ремнем по спине. Она входила в раж и краснела. Пот выступал на ее лице. Но мать продолжала бить, пока кожа на спине братишки не лопалась и не окрашивалась кровью. Он не издавал ни единого стона. Только тяжело дышал, скрежетал зубами, бился.
Братишка поменял замок на чердаке. Я бил ногами решетчатую дверь и ревел что убью его, когда доберусь. Знакомый слесарь, как не старался, не смог подобрать ключ к новому замку: что-то тут не чисто! Специфический, диковинный замок. Заморский, должно быть, сделан на совесть, ничем его не возьмешь. Пришлось спустить слесаря с лестницы. Старый пьянчуга, какая от тебя польза если ты даже ключ к замку подобрать не можешь?!
Братишка должен выйти - рано или поздно ему захочется есть. Не будет же он глотать голубей?
Я подкараулил его.
Ночью он показался на улице. Я сидел на лавочке на детской площадке. Хлебал портвейн, чтоб не замерзнуть. Темно. Братишка не видит меня. Крадется к ближайшему ларьку; я - за ним.
Набросившись сзади, хватил пустой бутылкой. Стал бить, приговаривая: падла… падла… падла… Отдавай ключ! Отдавай ключ! Но братишка - каким-то полубессознательным движением - выхватил из кармана ключ и закинул в рот. Железка скрылась в горле, и мои пальцы опоздали, когда, расцепив зубы, принялись шарить в липкой гортани.
Удивляюсь его настырности. Его упорству. Он почти не появлялся дома, окончательно переселившись на чердак. И пробраться туда к нему - попробуй только! Замок не пустит - раз. Ни на какие угрозы - «отопри, сука!» - не поддастся - два. А попробуешь пойти за ним, выследить, подловить, устроит такую драку - мало не покажется. Не желал я его выслеживать, хоть мать и ворчала, и подзуживала меня, - нет, не желал. Здоровье дороже.
И тут понеслись слухи. Мол: что-то странное происходит на чердаке. Мол: кто-то с крыши соседнего дома видел: в вентиляционных отверстиях маячило «нечто» не походящее ни на человека, ни на что-либо другое…
Какие-то пьяницы видели и какие-то готы видели, - и те и другие могли, конечно, находиться в невменяемом состоянии и доверия им - ноль. Но, кроме них, «странное и жуткое» было замечено неким Степаном Яковлевичем - монтером со стажем. Не один год Степан Яковлевич ремонтировал лифты, странствовал по крышам, знал все углы и особенности чердаков, - и вот он, этот тертый калач, видит с крыши соседнего дома то же, что и одурманенные наркотой готы с пьяницами.
Короче говоря, Степан Яковлевич поселил в нас с матерью тревогу. И не только в нас - вскоре весь двор стал на нас озираться, зная, чей братишка и чей сын хозяйничает на чердаке.
Дело требовало радикальных мер.
Я подключил друзей - Славика и Толю. Мать накормила нас обедом. Набирайтесь сил, ребятки, сказала она.
Мы хлебали борщ с жадностью. Торопливо расправились с гречневой кашей и котлетами и поспешили на чердак.
Славик прихватил с собой ломик. Его отец работал слесарем и в доме у них водился разнообразный рабочий инструмент. Толя намотал на кулак увесистую цепь, - не представляя, как ему предстоит ее использовать, он все-таки надеялся - предстоит. Я захватил молоток, долото, плоскогубцы и отвертку. Сломаю замок, решил я, если же не получится - в дело пойдет славкин ломик.
Мы поднялись по ступеням к двери на чердак. Это была стальная решетчатая дверь, за ней продолжалась лестница, которая огибала нишу лифта и поднималась на один пролет. Вход на чердак, таким образом, был спрятан от глаз.
Славик провел ломиком по двери, - решетка зазвенела, дверь затряслась.
- Эй, братишка! Ты слышишь? Выходи! Мы все равно дверь расхуярим, если не выйдешь! - прокричал я.
Толя отмотал кусок цепи, взял в свободный кулак, раздвинул руки и натянул цепь, словно проверяя на прочность.
Я достал отвертку, лежавшую вместе с другими инструментами в кармане куртки, и запустил стальное жало в глазок замка. Поводил внутри, пытаясь нащупать клапан, язычок, зацепку, - хоть что-то. Но замок не поддавался. Ни отвертка, ни долото, которое пошло в дело вслед за отверткой, ни молоток, с звоном вдалбливающий долото в сердцевину замка, ни плоскогубцы, с трудом выудившие засевшее в замке долото, - не продвинули дело ни на йоту. Надо спешить. Еще немного - соседи очухаются, вызовут чего доброго ментов.
- Славка, давай, хуярь ломом!
- Дверь жалко, - сказал Славик. - Пиздатая дверь. Тебе жильцы мозги потом вынесут.
- Похуй! Хуярь!
В отверстие между дверью и косяком просунули ломик. Славик налег на него. Замок хрустнул. Дверь поддалась.
Вторя дверь, непосредственно ведущая на чердак, сколоченная из хлипкой фанеры, без замка, тоже оказалась закрыта. Братишка успел забаррикадироваться. Чем - представить себе трудно. Что могло быть на чердаке? А, ну разве что - старый самодельный столик, да какая-то рухлядь.
- Открывай, мудила!
- Открывай, мы тебе ниче не сделаем! Открывай, все равно же взломаем!
- Ты че, оглох там?
Когда мы ворвались на чердак, братишки там не было. Коробка, в которой жили птенцы, перевернута и в ней - ни одного живого существа!
- Где же эти ебаные птенцы? Не могли же они все повылетать? - размышлял Толик.
- А братишка? А? Какого хуя вообще… - недоумевал я.
Мы ходили по чердаку. Все тот же беспорядок, что и всегда. И только кипа лохмотьев в углу, высокая и просторная кипа, явно большая для одного человека; и только карикатурно массивные кляксы птичьего помета на полу; и только длинные, величиной с кинжал и совсем не похожие на голубиные, перья.
Люк, который вел на крышу и не отпирался с незапамятных времен, - распахнут. Там, на крыше, и был должно быть братишка.
Это все, что мы видели. Остальное - нам рассказали.