Варя была неразговорчивой, но смешливой, и отвечала на мои шутки тоненьким хихиканьем, а в глазах — как я заметил, или мне это только показалось? - было что-то диковатое. Короткие ее взгляды говорили о большой эмоциональности, но — скрытой, сдержанной эмоциональности, каком-то внутреннем огне — или, опять таки, я все это придумал? - ютившемся в этом миниатюрном теле, под этой неброской внешностью. И эти взгляды, что меня особенно удивило, адресовались и мне и Лейле. Крест на крест. А еще я заметил, что Лейла вела себя с Варей так, как вела себя с матерью - жеманничала, смеялась и болтала без умолку. Только без внутреннего напряжения. Впрочем, тогда я не пытался во всем этом разобраться и, возможно, многое придумал. Но что-то тут действительно было. То, на что вначале не обращаешь внимания, а потом, со временем начинаешь расценивать, как звоночек, как некий не распознанный тобой, разиней, знак.
Перед тем, как придти в депо, я не спал всю ночь.
Я видел старика в ванне, наполненной горячей водой и кровью, его кровью, и женщину с кинжалом, бегущую по аллеям сада. И еще одного, с избитым оспой лицом и квадратной челюстью. Его везут в телеге, руки связаны за спиной. Он стоит на коленях. Когда телега проезжает мимо дома его убийцы, выкрикивает: я жду тебя, ты последуешь за мной! На эшафоте он хочет поцеловать товарища, которого должны казнить на минуты, какие-то минуты раньше, но палач запрещает им сделать это. Глупец, восклицает он, ты все-равно не сможешь помешать нашим головам поцеловаться в корзине! Его казнят последним. Перед смертью он обращается к палачу: покажи мою голову народу, она этого достойна! И палач выполняет его просьбу. Мутно-неподвижные глаза, открытый рот, капли крови, струящиеся из разорванной косым топором гильотины шеи. Пожалуй, самый крепкий из них, но — слишком любил жизнь, был привязан к вину, кипящему застолью, телу любимой женщины, молодой, сладкогрудой, - за это его ненавидел тот, третий, с лицом монаха или, точнее, скопца, с буклистым напудренным париком и чахлым телом, - тот, которого - из троих — убили последним. Он, говорят, выстрелил себе в голову, и потом, с платком, стянувшим раздробленную челюсть, трясся, лежа в той же телеге, катя по тем же брусчатым дорогам, по которым три месяца назад катили к плахе его жертвы. Он выглядел как бульварная девка, изнасилованная ротой солдат: роскошный синий камзол в крови, парик разлохмачен, чулки, эта комичная дань моде, сползли, собрались брыжами ниже колен. Окровавленная повязка сдавливает челюсть.
Я вижу, как он всходит, шатаясь, к лезвию святой гильотины и как палач срывает повязку.
Я слышу его крик, пронзительный, нечеловеческий вопль - боль пронзает лицо, когда челюсть повисает на разорванных сухожилиях. Он едва держится на ногах.
Мгновенный шорох, свист слетающего с небес металла. Кончено. Голова в корзине.
День первый.
Мы пришли в Дарницкое депо ровно в 6.00. Ворота открыл какой-то горбун. Раньше мы его не видели.
Впервые мы попали в депо не прорываясь сквозь охрану и не перепрыгивая через заблокированный турникет.
Тут были те, кого мы встретили вчера на акции возле кабмина: Барчишин с его пятидесятилетней сожительницей; сухопарый мужчина со скорбно-стоическим лицом; женщины, которые смело шли на силовиков; мужичок, нахохлившийся, точно мокрый воробей, вчера его лупцевали дубинками силовики, а потом приводили в сознание две женщины, поливая водой из бутылок. Были и другие: горбун, открывший ворота, сухощавая кондукторша с испитой улыбкой, трясущая головой и картинно хихикающая, плечистый паренек в шапке «Рибок» и его жена, привлекательная блондинка лет тридцати с мечтательным взглядом. Паренек предложил нам кофе. Мы отказались. Он пожал плечами и вернулся к компании своих сверстников, двух водителей и механика, недавно окончивших ПТУ.
Рабочих было человек пятьдесят. Они образовали толпу возле трамвая, остановившегося перед выездом из депо. Часть рабочих сидела в салоне. В основном женщины. Они прятались от холода, пили чай из термосков, грызли печенья и прижимались друг к другу на двойных сидениях.
Остальные трамваи стояли на выгоне. Железные морды высовывались одна из-за другой, словно застыв в какой-то гонке и напоминая гигантских драконов или змей.
Ни одна машина, как и пообещал вчера Барчишин, не выехала из парка.
Справа от ворот, метрах в пятидесяти, возвышались ремонтные боксы. Над смотровыми ямами замерли полуразобранные стальные туши. Лестницы сбоку вели к площадкам над трамвайными крышами.
В 12.00 со стороны административного здания появился пузатенький мужичок с кожаным портфелем - замдиректора депо. Рабочие должны правильно понять ситуацию, начал он, полгорода стоит без движения, люди не могут добраться на работу, деньги — они будут, зарплата — ее выплатят, но не сразу, ситуация непростая, нужно подождать. Из толпы посыпались возгласы: сыты по горло обещаниями! Нечего нам мозги пудрить! Мы четыре месяца ждали! Верили вам, начальникам, а вы... Суки… Сволочи…. Брехуны… Рабочие матерились и отхаркивались. Одни вернулись к трамваю. Кто-то отошел в сторону и закурил. Подождите, вскричал замдиректора, послушайте! В городской казне не хватает денег! Вам все выплатят! Но не сразу… Горбун шагнул к нему: валите лучше, от греха подальше! Мы думали, вы что-то путное хотите сообщить, а вы опять за свое! Убирайтесь отсюда! Толпа загудела, поддерживая горбуна. Кто-то свистнул. Кто-то пригрозил кулачной расправой. Пристыженный и сникший, замдиректора поплелся восвояси.
Все это время мы - я, Толик и Ярик - стояли в метрах десяти, вместе с Барчишиным, его сожительницей, сухопарым и кондукторшей. Будучи уволенным, Барчишин не принимал участия в переговорах, но как только замдиректора скрылся из виду, рабочие обступили его: правильно ли они, по его мнению, поступили? Затем — спросили и нашу точку зрения. Все верно, сказали мы. Все пучком, сказал Барчишин. Пусть выплатят зарплату полностью или — пошли нахуй!
В 14.00 Толик поехал в Шевченковское депо, где тоже была забастовка. Там находились Глеб с Владом.
Мы с Яриком вышли за территорию, побродили по улицам, а когда вернулись, Барчишин сказал, есть проблема: пидоры, предатели, стачколомы. Не среди рабочих — тут люди надежные, - но среди водителей маршрутных такси. Их стоянка находится за трамвайным выгоном, попасть туда можно с улицы.
Мы отправились туда — я, Ярик, Барчишин и пара механиков. Обогнули депо и подошли к распахнутым стальным воротам. Справа — желтая будка СТО, пирамиды покрышек по сторонам, слева — под навесом — ряд оранжевых маршруток.
Двое водителей уже находились здесь и беседовали с маршрутчиками. Те собирались выйти на маршрут. Хотя, как сказал Барчишин, вчера было договорено, что маршрутчики поддержат рабочих. Что могло случиться за ночь? Трое маршрутчиков стояли возле своих заведенных машин, остальные сидели в кабинах. Барчишин и два механика подошли к ним. Теперь рабочих было пятеро — Барчишин, два механика и два водителя. Разговор шел на повышенных тонах. Маршрутчики объясняли, что у них другая система начисления зарплаты — от выработки. Барчишин напирал на чувство рабочей солидарности. Одного, самого голосистого, прижали к машине. Он краснел и сжимал кулаки. Барчишин обратился к нему: помнишь вашего, который вчера начал возникать? Маршрутчик замолчал и посмотрел на Брачишина рассеянно и тревожно. Барчишин сказал что-то тихо, мы не расслышали. Маршрутчик пробормотал что-то в ответ и поплелся к маршрутке, сел в кабину и заглушил мотор. Остальные двое последовали его примеру.
Мы оставили одного механика тут, следить за обстановкой, а сами пошли в депо. Барчишин уехал по каким-то делам. Сказал, что вернется к девяти вечера.
По дороге второй механик заметил, что маршрутчик, который вчера выебывался, все еще сидит там, где сидел. Барчишин, наверное, все вам рассказал… Нет, удивился я, он ничего такого не рассказывал! Наверное из осторожности, но мы-то вас знаем, пацаны, весело сказал прыщеватый водитель, стриженный ежиком. Вчера вечером, продолжал механик, когда мы сообщили маршрутчикам о забастовке, один из них начал бузить. В двенадцатью ночи, когда он сдавал смену, мы подкараулили его на стоянке. Он запарковался, вышел из машины, увидел нас и кинулся бежать. Мы погнались за ним. Прижали к забору. Он отключился почти сразу, получив сапогом в челюсть. Она так клацнула, усмехнулся механик, я подумал — сломали нахуй. Маршрутчика ополоснули водой и потащили в боксу через въездную площадку. Он пытался что-то проговорить, двигал челюстью и раскрывал рот, но кроме глухого урчания ничего не мог из себя выдавить. Остальные маршрутчики об этом не знают и думают, что их товарищ просто не вышел на работу.