Реклама подтверждается действительностью. Плати деньги — и будешь иметь все, от модных туфель до многоэтажного небоскреба, все будет твоим, только плати, плати, плати… Купить здесь можно все, все продается, и, если верить рекламе, даже не очень дорого.
Вот так же купили и Эрику Штальберг, еще раз доказав непреодолимую силу доллара, и никакие протесты не помогут, — все правильно и законно, все указано в контракте и скреплено красной сургучной нотариальной печатью.
Когда вспомнишь об этом, не хочется жить. Эрика вышла на балкон и посмотрела вниз. Там, четырьмя этажами ниже, плыла широкая, заполненная людьми, забитая машинами, извилистая улица. Если посмотреть с балкона направо и налево, то не увидишь ни начала ее, ни конца — все скрывалось где–то за сизым автомобильным дымом, едким облаком окутывающим весь город, за далекими перекрестками, где вспыхивают то зеленые, то красные огни светофоров, за сумятицей крикливых, надоедливых реклам.
С той минуты, как Эрика приехала в Нью–Йорк, у нее было только одно желание — как можно чаще мыться. Город обдавал ее своим зловонным дыханием, жарой, каким–то клейким потом, — еще никогда в жизни Эрика не испытывала такого отвратительного состояния. И казалось, его можно только смыть, иначе от него не избавиться. Девушка шла под душ, но вода была теплая и не освежала. Эрика наливала в глубокую мраморную ванну холодной воды и окуналась в нее. На короткое время становилось легче, потом все начиналось сначала.
Шиллинг выполнял свои обещания — отель, где она жила, был дорогой, на Бродвее, главной улице города. Эрика занимала хороший номер, кормили ее прекрасно, приходила портниха, чтобы снять с нее мерку, и через три дня принесла целый ворох платьев, но все это Эрика, ни минуты не колеблясь, променяла бы на свою родную комнатку в полуразрушенном Берлине, дешевенькое платьице и жидкий суп. Здесь ее душила тоска.
Она не знала, не представляла себе, как можно здесь жить долго. А договор с Майером заключен на пятнадцать лет! Это было пять лет назад, — значит, еще целых десять лет она не сможет сделать ни одного шага по своей воле.
Эрика вернулась в комнату. Сегодня должен заехать Шиллинг и отвезти ее на стадион — будет тренировка. Она не должна терять спортивную форму, предстоят соревнования. Ей положено отрабатывать деньги, израсходованные хозяином. Полная утрата какой бы то ни было свободы, ощущение того, что тебя приравнивают к вещи, было нестерпимым. Но что может сделать Эрика? Броситься вниз с четвертого этажа? Навсегда потерять надежду увидеть маму, Берлин, Тибора?..
Тибор! Воспоминание о нем, как ножом, резало ей сердце. В Берлине она получила всего два письма, и под каждым стояла подпись: «Твой Тибор». Господи, как мало надежды на то, что они увидятся! А может быть, пройдет время, и исчезнет эта любовь, поразившая ее как гром, как неожиданное горе? Нет, никогда!
И снова едкая бензиновая духота лезет в окно, заполняет комнату, проникает в грудь. Никуда от нее не денешься. Улица внизу кричит, визжит сотнями, тысячами автомобильных клаксонов. Они не затихают ни на секунду, и нужно иметь очень крепкую голову, чтобы она не треснула от этого крика, не разломилась пополам.
В номер вошел веселый, возбужденный Шиллинг. Тут, в Америке, он стал еще болтливее, но в громком голосе его слышались более высокие, нервные нотки. Видно, в Германии, под крылышком генерала Арвида Стенли, Артур Шиллинг чувствовал себя увереннее.
На этот раз он пришел не один, а в сопровождении какого–то молчаливого, небрежно одетого субъекта с фотоаппаратом.
— Приветствую вас, Эрика! — еще с порога закричал Шиллинг. — Наши дела идут блестяще, и скоро вы станете знаменитой на весь мир. Это говорю вам я, Артур Шиллинг, Артур Шиллинг никогда не бросает слов на ветер. Мистер Портер может подтвердить это.
Мистер Портер молча поклонился, и из носа его, а не изо рта, как у всех нормальных людей, раздался невнятный звук, который можно было истолковать как угодно.
— Мистер Портер сейчас вас снимет, Эрика. Ваше фото нужно для газет, подите переоденьтесь, — приказал Шиллинг. — Потом мы поедем на стадион, будет тренировка и съемки в спортивном костюме.