Глава семнадцатая
Ольга Борисовна Волошина не припомнит, чтобы ей когда–либо приходилось переживать такие трудные дни. Она слыхала, что в жизни почти каждого человека бывают полосы неудач, когда все неладится и даже нельзя понять, почему. Все началось с того несчастного дня, когда Волошина отказалась работать вместе с Коршуновой.
И тяжелее всего то, что у нее исчезла уверенность, никогда ее раньше не покидавшая. Она всегда уверенно бралась за любую роль, а сейчас растерялась перед Любовью Яровой. Целыми днями она напряженно думает об этом образе, а понять его, подчинить себе и воплотить на сцене не может. Ей чего–то недостает для этой работы, а чего — она сама не понимает. И в спортивном зале как будто все идет хорошо, а все–таки в руках нет прежней уверенности. Она это чувствует, хотя, очевидно, Карцев ничего не замечает и часто хвалит ее во время тренировки. Правда, Ольге Борисовне кажется, что его отношение к ней несколько изменилось. Он стал каким–то замкнутым или настороженным и все время как бы присматривается к ней, словно боясь открыть новые, еще не знакомые ему и, быть может, не слишком привлекательные черты ее характера.
И всегда при встрече с ним, а они виделись на стадионе четыре раза в неделю, Ольге Борисовне очень хотелось спросить, как поживает Коршунова и как ее успехи. Но каждый раз она останавливала себя, прежде чем вопрос успевал слететь с ее губ. Ей было неловко и стыдно спрашивать об этом. Так внешне с ней не случилось никаких бед, но ощущение какой–то неудачи или неприятности не оставляло ее.
Может быть, надо поговорить с Карцевым? Ведь столько лет у нее не было никаких секретов от старого тренера. Может быть, потому и возникли неудачи, что у нее появились эти затаенные мысли?
Перед ней встало множество. вопросов, и, чтобы ответить на них, нужно было признать свою неправоту, а это было ей не под силу.
Волошина пришла домой, поднялась на лифте, отперла дверь и сразу же услышала звучный баритон Ивана Громова. Громов в популярной форме рассказывал бабе Насте, что такое Бенилюкс. Ольга Борисовна тихонько остановилась в дверях и прислушалась. Громов говорил удивительно просто и понятно; она подумала, что и ей не мешает послушать. Но Громов заметил, рассмеялся, и политбеседа окончилась. Баба Настя поблагодарила и ушла на кухню.
Громов невольно залюбовался Ольгой Борисовной, такая она была стройная, сильная. Волошина прочла это в его взгляде и шутливо спросила:
— Хороша?
— Очень! — искренне вырвалось у Громова. — Знаешь, Ольга, я, кажется, не видал женщин красивее тебя.
— Может быть, — охотно согласилась актриса. — А ты не встречал, случайно, такой женщины, которая была бы одновременно и красивой и счастливой?
— Ты хочешь сказать, что ты несчастна?
Ольга Борисовна промолчала.
Баба Настя внесла ужин, большой электрический чайник. Волошина села к столу, стала наливать чай, широкие рукава ее халата открывали сильные руки выше локтей. Ольга Борисовна, казалось, была создана для роли домовитой хозяйки.
Оба довольно долго молчали. Хозяйка первая нарушила молчание.
— Ты, как всегда, не совсем ошибся, Иван, — сказала она. — Ты понимаешь, ничего особенного со мной не случилось. А вот ощущение уверенности и в театре и на стадионе исчезло.
— Ты по–прежнему работаешь с Карцевым?
— Да.
— И с Олей Коршуновой?
— При чем тут Коршунова? — притворно удивилась Волошина. — Нет, мы занимаемся не вместе, мне сейчас удобнее тренироваться в другое время.
— Пожалуй, и правда ни при чем, — сказал Громов. — Да, может, и нй при чем, а может, я ошибаюсь. Знаешь, я часто вспоминаю тот наш разговор, — помнишь, когда ты приехала из Берлина…
— Не помню, — сказала Ольга Борисовна, хотя помнила каждое слово.
— Ну, неважно. Но я замечаю, что тебя раздражают вопросы об успехах Ольги Коршуновой и вообще всякое упоминание о ней. Почему это так? Может, ты боишься ее?..
— Ну, знаешь, Иван… — начала Ольга Борисовна.
— Нет, подожди, дай уж мне все сказать. Может, появление сильной соперницы сделало тебя такой неуверенной?
Громов говорил спокойно, негромко, и странно было слышать его звучный командирский баритон приглушенным до такой степени. Он даже не разговаривал с Ольгой Борисовной, а скорее размышлял вслух, стараясь уяснить себе, в чем же тут дело. Вот так же он думал о каждом подчиненном ему офицере или солдате, когда приходилось хвалить его или накладывать взыскание.