Стакан
Жил-был стакан. Обыкновенный такой, граненый, который был сделан в СССР, и цена ему четырнадцать копеек. Много он повидал на своем веку: много что видел, много что слышал. Пережил он своих собратьев: одни были случайно разбиты, другие же пали в праздничных боях. В общем, остался из стариков только он, да ещё несколько приятелей: ржавый дуршлаг, мясорубка ГОСТа 4025-95, старая кастрюля, чугунная сковорода, да кружка алюминиевая со отломанной ручкой. Ветераны кухни, можно так сказать. Вся остальная кухонная утварь их уважает, а новая посуда слушает их советы, чтобы так же долго прожить. И вот, как-то раз ночью, с пятницы на субботу, решили они как всегда поговорить. На подоконнике стоял одинокий стакан, который забыли убрать на место. Из окна лился синеватый свет ночного города, заполонивший почти всю кухню. По правой стенке от окна стоял большой стол с придвинутыми стульями: хозяева сегодня вновь собирались на кухне. На самом столе лежал дуршлаг, который давеча использовали, а в тени – у самой стены притаилась хлебница. Следом за столом шел огромный белый холодильник, а подле него, у самой двери – напротив окна – стоял фикус. По левой стене от окна – плита, на которой расположилась кастрюля со сковородой. Затем, до самой двери тянулась кухонная стенка. В ней было огромное количество шкафчиков, отделений и, непосредственно – раковина. Там грустно мокли оставшиеся до утра чашки и блюдца, а на сушилке в ряд стояли новые чистенькие тарелки. Во множестве отделений была остального рода посуда: в верхних стеллажах расположились тарелки, чашки, ложки, вилки, а в нижних – кастрюли, сковородки, банки, кофемолка и т. д. Посередине хозяева поставили микроволновку, коробки с чаем, стенды для ножей, чайник и мясорубку. На самом верху лежали различные крупы, приправы, специи и, наконец – стояла кружка с отломленной ручкой, в которой хранили что-то из выше перечисленного. Время подходило к часу ночи и убедившись, что хозяева уснули, посуда начала вести светский разговор. Из мойки булькали чашки с блюдцами, на сушилке и в шкафчике трещали тарелки с ложками, о чем-то болтали кастрюли в нижнем шкафу, а в темноте в хлебнице кто-то перешептывался. В духовке разговаривали новенькие сковороды, а большой холодильник заполнял своим храпом всю кухню, смешиваясь с доносящимися из открытой форточки звуками улицы. Только на верхних полках стояла тишина. Фикус же молчал. Он всегда молчит. Просто растет и молчит. Так, слово за слово, разговорились. Стали они друг-другу жаловаться на жизнь, как их хозяева мучают, да и в целом, какие они несчастыне, и как жизнь трудна. Говорили о своем предназначении и сплетничали, опираясь на слова хозяев. Начала старая кастрюля:
-
«Ох, как я устала! Хоть бы отдохнуть дали. Постоянно что-то во мне кипятят – мочи нет! Не понимаю, зачем им так много кипятка и пара в жизни? А когда на плиту выливается – так они меня в этом обвиняют! Мол, это я старая виновата, а когда берут новую-то, так все одно и тоже получается! На них потом всё сваливают, а затем меня снова берут, чтобы «всё по-старинке было» и опять по-новой. Ругаются при этом, как черти, а за собой убрать не удосужатся. Постоянно с закопченными боками хожу, стыд один!», – соседка поддержала её.
-
«Не говори! Со мной такое-же постоянно происходит. Я всегда накалена, да так, что остыть не успеваю! Они вечно жарят на мне всякую гадость, а она на всю кухню брызгает, что мыть приходится даже шкаф. А вонь-то стоит ужасная! Вся эта гадость к потолку поднимается, и дышать в кухне невозможно. Сколько дыма, что порой белого дня не видно. Нет, ну надо им обязательно жарить, а ведь есть и другие способы.», – кухня дружно поддержала её.
Никто не любил, когда в ней грязно и стоит отвратительный запах. Всем хочется чистого воздуха, ну или хотя-бы приятного бытового, а не вонь жаренного, сваренного или всякого прочего. Когда готовят, то почти всегда стоит жар – это неизбежно. Но есть, всё-же, такие процессы, когда не требуется огонь. В таких ситуациях в дело вступают дуршлаг с мясорубкой. Красующийся в льющемся из окна свете, дуршлаг гордился и выставлял напоказ свои ржавые пятна, которые символизировали его многолетний труд и опыт. Он начал:
-
«Вот сколько через меня промыли костей – не сосчитать! Много я через себя пропускал воды, да и не только, а какое множество на мне всякого оставалось, ой! Так я заработал свою ржавчину. Вот сегодня, буквально ещё утром они всё перемывали сквозь меня что-то. Они не могут не промыть, иначе съесть не выйдет. Из-за того, что вечно сдерживал в себе их остатки, мусор, или наоборот просеивал грязь, а оставлял нужное – вот и проржавел. А вы тут жалуетесь на то, что смыть можно!», – некоторые поддержали его, а другие стали возражать, потому что есть судьба и похуже, чем у него.