Собственно, на хера я вчера устроил этот загул? — спрашивал себя Матвей Корчагин, брезгливо ступая по осколкам пивных бутылок, сигаретным окуркам и прочему дерьму, усеивавшему путь к цеховой громаде. — Нет бы выпить пару мензурок виски в номере и вздрочнуть перед сном на порнуху из отельного телека. Но, конечно же, он знал, что такой расклад в день приезда был невозможен — Москва действовала на него удручающе, и справиться с этим он мог, только приведя себя в еще более удрученное состояние. А теперь еще эта жена брата со своим клипом и этот хлыщ в яркой шапке, от цвета которой режет глаза, и эта злосчастная промзона с запахом жженой резины и несбывшихся надежд. Да еще вот это вот серое утреннее небо, из которого вот-вот пойдет дождь, а может и не пойдет. Нуар бля.
Тем временем наша троица — режиссер, художник и певица — оказалась у приоткрытых ворот центрального цеха. Изнутри струились волны плесневелого воздуха. Вдохнув это амбре прищуренными ноздрями, Лика заявила, что внутрь не пойдет, подождет снаружи. Зачем тогда приперлась? — подумал Матвей.
— За компанию, — с обидой в голосе ответила Лика, и Матвей понял, что подумал он вслух.
Паша с силой потянул высоченную створку, и она со стоном подалась ему навстречу. Лика вернулась в машину, где вновь предалась изучению конкуренток на экране смартфона, а двое теле-творцов ступили внутрь. Утренний свет едва проникал сквозь грязные окна, и Паше пришлось включить фонарик, выхвативший дохлого левиафана, что возвышался посреди цехового пространства — неизвестного предназначения агрегат высотой с двухэтажный дом. Неподалеку от него чернел старый советский грузовик со снятыми колесами, а чуть дальше, в глубине квадратного зала — обгоревшая легковушка, модель которой невозможно было определить. У дальней стены летаргическим сном спала целая вереница ржавых монстров — видимо, то, что осталось от конвейера, на котором трудящиеся «Красного богатыря» ковали прекрасное будущее своей великой Родины. Ступая по скрипучим осколкам стекла, Матвей и Паша подошли к двухэтажному агрегату, и режиссер провел рукой по его заскорузлому боку.
— Фактурненько, — выдавил из себя Матвей. — Жаль, света нет.
Паша скользнул лучом фонарика по щербатым стенам, затем круг света достиг потолка, где потонул в многолетней паутине.
— Как ты вообще это место нашел?
— Очень просто, по спутниковой карте, — ответил Паша. — А потом пару раз сюда на самокате съездил.
— Так тут же охрана. Как тебя пропустили?
— Там, за цехами, дыра в заборе — хоть на тракторе заезжай. К тому же, охранник бухой постоянно.
— Дай-ка сюда фонарик.
Матвей, порыскав лучом по стенам, нашарил огромную красную звезду, раскинувшуюся почти под потолком. Справа от нее был обнаружен такого же конского размера гипсовый Орден Ленина, а слева — Орден Красного Знамени.
— Надо бы от пыли эту красоту отчистить, — задумчиво произнес режиссер, обведя орденскую планку лучом.
— Хер туда заберешься, — ответил Паша. — Лучше на пост-продакшене забацаем.
— Ну, можно и так.
Обходя по широкой дуге левиафана, упершегося в пол чугунными лапами, Матвей думал о том, что надо бы потом узнать, какие такие компоненты коммунизма штамповала эта адская машина, но тут же признался себе в том, что ему это положительно пох, так же как и песня, которую жена брата собиралась мурчать на фоне станков, так же как и дальнейшая судьба еще не снятого видеоклипа, который, изнасиловав зрительские глаза и уши тысячекратными теле-эфирами, потонет затем в безвестности вместе с Ликой, вместе с ее респектабельным супругом и вместе с ним, Матвеем, срежиссировавшим это мелодраматическое говно.
— Твою ж мать! — воскликнул вдруг режиссер, зацепившись носком ноги за торчавшую из пола скобу.
Чудом не завалившись лицом вперед, он все же удержался на ногах — не в последнюю очередь благодаря Пашке, успевшему ухватить старшего товарища за шкирки. Осветив злосчастную скобу фонариком, Матвей установил, что она привинчена к крышке люка, рванул крышку на себя и в следующую секунду уже заглядывал в темный проем, ведущий вниз.
— Полезли — тут лестница есть, — бросил он Паше, маячившему чуть поодаль.
— Да ну на хер, я не полезу, — ответил юноша, теребя лямку раритетного фотоаппарата, украшавшего его грудь. — Еще неизвестно, что там.
— Вот и узнаем! Как же жажда неизведанного, поиск новых локаций и прочая романтическая херня? Давай, ссыкло!