Вместе с опытом росла внутренняя закалка ладей. Дивизия превратилась в совершенный, на диво слаженный единый организм. Люди дивизии не чувствовали, сами не понимали, не могли ощутить тех психологических изменений, которые произошли в них за месяц пробивания в аду, на переднем крае обороны великого сталинградского рубежа. Им казалось, что они те же, какими были всегда — они в свободную тихую минуту мылись в подземных банях, им так же приносили горячую пищу в термосах, и заросшие бородами Макаревич и Карнаухов, похожие на мирных сельских почтарей, приносили под огнём на передовую в своих кожаных сумках газеты и письма из далёких омских, тюменских, тобольских, красноярских деревень. Они вспоминали о обоих плотницких, кузнечных, крестьянских делах. Они насмешливо звали шестиствольный немецкий миномёт «дурилой», а пикирующих бомбардировщиков с сиренами «скрипупамп» и «музыкантами». На крики немецких автоматчиков, грозивших им из развалин соседних зданий и кричавших: «Эй, рус, буль-булъ, сдавайся», — опи усмехались и меж собой говорили: «Что это немец всё гнилую воду пьёт, или не хочет волжской?». Им казалось, что они были те же, и только вновь приезжавшие с лугового берега с почтительным изумленнем смотрели на них, уже не ведавших страха, людей, для которых не было больше слов «жизнь и смерть». Только глаза со стороны могли оценить всю железную силу сибиряков, их равнодушие к смерти, их спокойную волю до конца вынести тяжкий жребий людей, занявших сяертпую оборопу.
Героизм стал бытом, героизм стал стилем дивизии и её людей, героизм сделался будничной, каждодневной привычкой. Героизм всюду и во всём. Героизм был в работе поваров, чистившим под сжигающим огнём термитных снарядов картошку. Великий героизм был в работе девушек-санитарок, тобольских школьниц Тони Егоровой, Зои Калгановой, Веры Каляды, Нади Кастериной, Лели Новиковой и многих их подруг, перевязывавших и поивших водой раненых в разгаре боя. Да, если посмотреть глазами со стороны, то героизм был в каждом будничном движении людей дивизии. И в том, как командир взвода свази Хамицкий, мирно сидя на пригорке перед блиндажом, читал «беллетристику» в то время, как десяток немецких пикировщиков с рёвом бодали землю, и в том, как офицер связи Батраков, аккуратно протирал очки, вкладывал в полевую сумку донесения и отправлялся в двенадцатикилометровый путь по «логу смерти» с таким будничным спокойствием, словно речь шла о привычной воскресной прогулке, и в том, как автоматчик Колосов, засыпанный в блиндаже разрывом по самую шею землёй и обломками досок, повернул к заместителю командира Свирину лицо и рассмеялся, и в том, как машинистка штаба, краснощёкая толстуха - сибирячка Клава Копылова начала печатать в блиндаже боевой приказ и была засыпана, откопана, перешла печатать во второй блиндаж, снова была засыпана, снова откопана и всё же допечатала приказ в третьем блиндаже и принесла его командиру дивизии на подпись.
Вот такие люди стояли на направлении главного удара.
Об их несгибаемом упорстве больше всего знают сами немцы. Ночью в блиндаж к Свирину привели пленного. Руки и лицо его, поросшее седой щетиной, были совершенно чёрные от грязи, превратившийся в тряпку шерстяной шарф прикрывал шою. Это был немец из пробивных отборных частей немецкой армии, участник всех походов, член нацистской партии. После обычиых вопросов, пленному перевели вопрос Свирина: «Как расценивают немцы сопротивление в районе завода?». Пленный стоял, прислонившись плечом к каменной стене блиндажа. «0», сказал он и вдруг разрыдался.
Да, настоящие люди стояли на направлении главного удара, их нервы и сердца выдержали.
К концу второй декады немцы предприняли решительный штурм завода. Такой подготовки к атаке не знал мир. 80 часов подряд работала авиация, тяжёлые миномёты и артиллерия. Три дня и три ночи превратились в хаос дыма, огня и грохота. Шипение, бомб, свистящий рёв мин из шестиствольных «дурил», гул тяжёлых снарядов, протяжный визг сирен одни могли оглушить людей. Но они лишь предшествовали грому разрывов. Рваное пламя взрывов полыхало в воздухе, вой истерзанного металла пронизывал пространство. Так было 80 часов. Затем подготовка кончилась, и сразу же в 5 утра в атаку перешли тяжёлые и средние танки, пьяные роты автоматчиков, пехотные немецкие полки. Немцам удалось ворваться в завод, их танки ревели у стен цехов. они рассекали нашу оборону, отрезали командные пункты дивизии и полков от переднего края обороны. Казалось, что лишённая управлении дивизия потеряет способность к сопротивлению, что командные пункты, попавшие под неперестанный удар противника, обречены на уничтожение, но произошла поразительная вещь: каждая траншея, каждый блиндаж, каждая стрелковая ячейка и укреплённые руины домов превратились в крепости со своими управлениями, со своей связью, Сержанты и рядовые красноармейцы стали командирами, умело и мудрю отражавшими атаки. И в эют горький и тяжёлый час, командиры, штабные работники превратили командные пункты в укрепения, и сами, как родовые, отражали атаки врага. 10 атак отбил Чамов. Огромный рыжий командир танка, оборонявший командный пункт Чамова, расстреляв все снаряды и патроны, соскочил на землю и стал камнями бить подошедших автоматчиков. Командир полка сам стрелял из миномёта. Любимец дивизии, командир полка Михалев, погиб от прямого попаадания бомбы в командный пункт. «Убили нашего отца». — говорили красноармейцы. Сменивший Михалева майор Кушнерев перенёс свой командный пункт в бетонированную трубу, проходящую под заводскими цехами. Несколько часов вели бои у входа в эту трубу. Куншерев, его начальник штаба Дятленко и шесть человек командиров. У них имелось несколько ящиков гранат и этими гранатами они отбили все атаки немецких антсматчикои.
Этот невиданный по ожесточённости бой длился, не переставая, несколько суток. Он шёл уже не за отдельные дома и цехи, он шёл за каждую отдельную ступеньку лестницы, за угол в тесном коридоре, за отдельный станок, за пролёт между станками, за трубу газопровода. Ни один человек не отступил в этом бою. И если немцы занимали какое, либо пространство, то это значило, что там уже не было живых красноармейцев. Все дрались так, как рыжий великан танкист, фамилии которого так и не узнал Чамов, как сапёр Косиченко, выдёргивавший чеку из грнааты зубами, так как у него была перебита левая рука. Погибшие словно передали силу оставшимся в живых, и бывали такие минуты, когда 10 активных штыков успению держали оборону, занимаемую батальоном. Много раз перехедили заводские цехи от сибиряков к немцам, и снова сибиряки захватывали их. В этом бою немцам удаюсь занять ряд зданий и заводских цехов. В этом бою немцы достигли максимального напряжсиия атак. Это был самый высокий потенциал их удара на главном направлении. Словно подняв непомерную тяжесть, они надорвали какие-то внутренние пружины, приводившие в действие их пробивной таран.