Чтобы быть точнее, сошлюсь на хранящиеся в отделе рукописных фондов Института истории Академии наук СССР воспоминания начальника отделения политотдела армии А. П. Шклюбского, у которого концентрировались все сведения об этих примечательных фактах. Он рассказывает о таком, например, случае.
Однажды ночью на голос нашего "рупориста" лейтенанта Гурвича вышел ефрейтор из 100-й немецкой легкопехотной дивизии. "Рус, я плен!.." произнес он. Однако ефрейтор хотел сдаться не только сам. Он объяснил: если его отпустят обратно и он сможет доверительно сообщить кое-кому из товарищей, что побывал у русских и остался невредимым, то придут и другие.
Ефрейтору поверили: риск был невелик. По его просьбе установили пароль: "Харьков" - чтобы знать, кто придет "от него". Следующей ночью приползли два немецких солдата, потом еще четверо. Последним - это было уже 30 января воспользовался тем же паролем офицер в чине капитана. Ему, как он заявил, стало известно, что один ефрейтор "вербует в русский плен", и капитан признал за благо, пока не поздно, "завербоваться" тоже. Сам ефрейтор больше не появлялся. Можно предположить, что. кто-то его выдал и последовала расправа...
Александр Павлович Шклюбский вспоминает еще нескольких немецких солдат, ставших "проводниками в плен". Один привел за четыре "рейса" десятерых своих товарищей. Другой - шофер командира пехотного полка - переходил линию фронта туда и обратно десять раз, неизменно возвращаясь с очередной группой сагитированных им солдат и офицеров.
Те гитлеровские солдаты, которые, попав в сталинградскую катастрофу, искали спасения не только для себя, но и для своих соотечественников, вели себя как люди в какой-то мере прозревшие...
* * *
Из двух изолированных групп, на которые были расколоты 26 января окруженные фашистские войска, покончить удалось сперва с южной.
Утром 31-го там произошло событие, известие о котором, опережая официальное сообщение, очень быстро дошло до нас, как, очевидно, и до остальных армий Донского фронта: сдался со своим штабом сам Фридрих Паулюс!
Пленение командования и штаба 6-й немецкой армии обеспечила 38-я мотострелковая бригада. О ней и ее командире Иване Дмитриевиче Бурмакове я говорил в предыдущих главах. Бригада, доблестно сражавшаяся в составе нашей армии, находилась после доукомплектования в резерве у командарма 64-й, который и ввел ее в бой 27 января как свежую ударную силу. Наступая от Царицы, Бурмаков пробился к площади Павших борцов и блокировал здание универмага, в подвале которого, как было уже выяснено, обосновался КП Паулюса. Отрезанный Бурмаковым от остатков своих войск, тот согласился наконец на переговоры о капитуляции...
Принять ату капитуляцию от имени советского командования выпало начальнику штаба 64-й армии генерал-майору Ивану Андреевичу Ласкину, моему дорогому товарищу по севастопольской осадной страде. Вот как обернулось-то дело! Полгода назад он с горсткой бойцов, оставшихся от его дивизии, стоял насмерть на Мекензиевых горах, надеясь, наверное, уже только на то, что сможет истребить еще сколько-то фашистов. А теперь ему сдавалось командование неприятельской армян, одной из сильнейших в германском вермахте.
Я был рад за Ласкина. И в то же время, не скрою, разделял какой-то частицей души испытанное многими у нас ревнивое чувство к этой удаче соседей. Кому в шестьдесят второй не хотелось, чтобы армия, выдержавшая в Сталинграде главные удары врага, сама и захватила тут гитлеровских генералов, коль уж до этого дошло!..
Последнее убежище Паулюса находилось там, где наша армия вела бои в критические дни сентября. Теперь сюда продвигались с севера полки Батюка. Они достигли площади Девятого января и вокзала Сталинград-1. 21-я армия сосед справа - поддержала Батюка пятью тяжелыми танками, но в самих полках 284-й дивизии было всего по нескольку сотен бойцов. Когда брали Центральную гостиницу, одну из штурмовых групп прикрывал с пулеметом начальник штаба полка капитан Питерский. Сражался и пал как герой агитатор полка капитан Ракитянский - в прошлом секретарь горкома партии из Сибири.
Та гостиница явилась последним в центре города крупным опорным пунктом врага, который пришлось штурмовать. Около полудня, когда Ласкин уже увез Паулюса в Бекетовку, в штаб 64-й армии, южная группа противника начала организованно складывать оружие.
- Подсчитываем пленных, - докладывал на исходе дня Николай Филиппович Батюк. - Сегодня наберем больше, чем за все время, сколько тут воюем. Сейчас один лейтенант со своим связным привели сразу целую сотню...
Но ни Батюк, ни кто другой не знали, что до конца дня будут у нас и пленные генералы - хватило их все-таки и на нашу армию!
...Комсорг полка связи Михаил Портер обследовал территорию, считавшуюся уже очищенной от противника, - хозяйственные связисты не упускали случая запастись трофейным кабелем. Его внимание привлек показавшийся из-под снега ярко-красный провод, который и вывел к замаскированному блиндажу.
С комсоргом были два бойца. Приказав им оставаться снаружи, он рывком отдернул полотнище, закрывавшее вход в блиндаж. Оттуда показался ствол автомата, по комсорг успел открыть огонь первым, и гитлеровец, появившийся перед ним, упал. Рядом кто-то щелкнул затвором, однако Михаил упредил короткой очередью и того. Больше стрелять не понадобилось - все, кто еще уцелел в блиндаже, подчинились команде "Хенде хох!".
Михаил Портер, рассказавший потом в штабе армии эти подробности, признавался, что у него в первое мгновение зарябило в глазах: в блиндаже горела электрическая лампочка, очевидно от аккумулятора, а вставшие перед ним офицеры и генералы были в парадных мундирах, при орденах. Самый старший на вид генерал остался сидеть, держа в руках чашечку с кофе.
Это оказался командир 51-го армейского корпуса генерал артиллерии фон Зейдлиц-Курцбах. Связисты набрели на штабной блиндаж входившей в его корпус 295-й пехотной дивизии. Командир дивизии генерал-майор Корфес и начальник штаба полковник Дессель также были тут. Почему-то занесло сюда и командира 4-го армейского корпуса генерала артиллерии Пфеффера.
Кто есть кто, выясняли, понятно, уже у нас в штабе. У комсорга полка связи была одна забота - отконвоировать всю эту компанию: с адъютантами и денщиками 16 человек. Между тем из соседних развалин грянули выстрелы - там еще сидел какой-то фашист. Один наш боец был убит, второй ранен...
Комсоргу пришлось построить пленных в круг и встать вместе с раненым бойцом посередине, прикрывшись таким образом от пуль. После этого выстрелы прекратились. Затем он приказал двум пленным нести раненого, а тому - не выпускать из рук оружия и глядеть в оба. Сданные генералами и офицерами пистолеты комсорг и раненый боец запихали себе за голенища. Денщики и адъютанты подхватили чемоданы с генеральскими пожитками, взяты были также собранные в блиндаже документы, карты.
Выбравшись из руин и овражков, где могли скрываться недобитые и невыловленные гитлеровцы, шли дальше по волжскому льду, вдоль берега. Уже в темноте прибыли в расположение армейского КП.
После того как разобрались, кого привел комсомолец-связист, и рассортировали пленных, старшие по рангу - три генерала и два полковника предстали перед командармом Чуйковым.
В блиндаже у командующего находились Гуров, я, Васильев, в качестве переводчика - Шклюбский. Захват штаба неприятельской дивизии, кстати одной из тех, с которыми мы имели дело в течение всей Сталинградской битвы (да еще с командирами двух корпусов в придачу?), явился, разумеется, приятной новостью. Тем более что еще никому из нас не приходилось видеть сдавшихся в плен гитлеровских генералов. И уже то, что дожили, довоевали до этого, кое-что значило.
Однако, честно говоря, само это зрелище особого удовольствия не доставило. Мундиры и ордена (у всех генералов были Рыцарские кресты, а у Зейдлица - и "с дубами") не вязались с небритыми лицами, с растерянностью этих людей. Впрочем, наверное, иначе и не могли выглядеть военачальники, теперь уже - бывшие, которые, когда рухнула их оборона, а войска сдались, продолжали, неизвестно на что рассчитывая, сидеть в своем убежище.