Родственников Петра Ивановича не жаловали. Причина холодности, по-видимому, связывалась с его происхождением: отец Кирпичникова был из мещан и держал до революции придорожный трактир в Семёнове. Пётр Иванович это не афишировал, поскольку стал рабочим с малолетства, а рассказывать о мещанских корнях означало тогда написать на себя донос о неблагонадежности.
Семья жила в устойчивом достатке, пользуясь номенклатурными благами обкомовского уровня: машиной, дачей и спецпайками. Так они встретили 1937 год — год, когда суровая коса советского правосудия добралась до собственных воспитанников, не участвовавших ни в каких оппозициях. Должность Кирпичниковой почти неминуемо сулила ей роль одного из сотен тысяч поленьев, сгоревших во имя построения коммунизма в жертвенной топке сталинского «паровоза». Однако судьба или Бог, в которого не веровали Кирпичниковы, уберегли их. Евгения Даниловна понесла вторым ребенком и выхаживала трудную беременность дома. Чекисты, сурово чистившие ленинградский партаппарат в 1937-1939 годах, видимо, до такой степени оказались завалены подручным, находившимся на рабочих местах «горючим», что до неё дело не дошло.
Пётр же Иванович благополучно пережил чистку и террор, а в сороковом был назначен уполномоченным Госплана по Ленинграду и области, отвечавшим за снабжение финской кампании. Обладателя этого поста наделили колоссальными полномочиями — минуя обкомовское начальство, он подчинялся только руководству Совнаркома. Это повышение произошло благодаря исполнительскому трудолюбию Кирпичникова и благоволению к нему непосредственного начальника — Николая Алексеевича Вознесенского, выдвинутого Сталиным председателем Госплана СССР.
И в «финскую» у Пётра Ивановича была большая вероятность сложить голову. Всю зиму сорокового года в тех краях стояли ужасающие морозы. Отметки на термометрах нередко опускались ниже минус сорока. Стратеги, разрабатывавшие оперативный план покорения Финляндии, рассчитывали закончить войну за десять дней. Они бросили в бой на укрепленную линию Маннергейма сотни тысяч советских солдат, однако неприступность обороны противника стала открытием для советского генералитета — Красную армию надолго остановили в снежных лесах Карельского перешейка. В итоге продолжительность войны превысила расчетный срок больше, чем в десять раз — операция продолжалась 105 дней. Всё это время требовался срочный подвоз тяжёлого вооружения, боеприпасов, тёплого обмундирования и продовольствия, но работу тыла парализовало — вымерзали паровозы, и нечем было доставлять грузы на фронт.
Естественно, вместе с наркомом обороны, выдающимся полководцем Климом Ворошиловым, считавшим самыми передовыми видами вооружения тачанки и кавалерию, ответственность пришлось разделить и гражданским службам, ведавшим снабжением войск. В этих условиях между наркомом путей сообщения Лазарем Кагановичем и руководителями Совнаркомома — Вячеславом Молотовым и молодым Николаем Вознесенским — развернулась подковёрная борьба с целью спихнуть ответственность за провалы на «противника». Казалось — на кону стояли головы.
Численное преимущество принесло успех команде Молотова-Вознесенского, и сталинский гнев, помимо Ворошилова, обрушился на Кагановича. Сверхпреданный Вождю, обросший легендами Климент Ефремович ещё требовался Хозяину в качестве «пролетарской вывески», поэтому его голова уцелела на плечах, хотя из наркомов Ворошилова попёрли, лишив и права голоса на Политбюро. Каганович тоже увернулся — ему удалось расплатиться с Кобой по своим счетам жизнью старшего брата.
Вместе с Михаилом Кагановичем крайними оказались около 130 тысяч ни в чём не повинных бессловесных бойцов Красной армии, сложивших головы при захвате Карельского перешейка.
А Пётр Иванович Кирпичников, как член команды-победительницы этой подковёрной войны, получил весомое повышение — его назначили зампредом Госплана (ранг наркома) и поручили заниматься сугубо мирными вопросами несводимого баланса экономики СССР. В этой должности он встретил войну, но уже вскоре был утверждён одновременно и заместителем члена ГКО по вооружениям.
* * *На утро 8 числа были назначены похороны Володи Шахурина. Ещё накануне Тёмка заволновался, можно ли ему туда идти. Он обратился к матери, но Вера Ивановна переадресовала его к отцу. Дождавшись возвращения Рафаила Павловича с работы и перетерпев, пока отец поужинает, он спросил, тяжело вздохнув: