− Больше пей. И лучше разденься.
Попить Чили попила. Отказавшись от помощи, самостоятельно добралась до ведра. А по поводу остального… Прошло время когда она безоговорочно ему верила. Прошло.
День первый….
Кое-что Чили помнила. Её бил озноб, текли слезы и сопли. Ручьем…. Ручьями… Подумала, простыла. Когда с дури, разгоряченная, влезла под водопад, а потом валялась на досках, спасая жизнь этому подонку. Она слышала Паха блевал. Выхлестал берестянку воды и его тут же вывернуло. Так и надо!
Время разбилась на сценки. Пьет воду и Паха её поит.
− Угоришь, − увещевал он, стаскивая с Чили куртку. Она не сопротивлялась. Тело противное, потное, ватное. Ткни сильней, продавишь. Под вечер с трудом уснула и ли забылась. Не мерзла, но трясло так, что клацали зубы.
День второй….
Смогла подняться и зайти за ближайшее дерево. Обратно приползла на четвереньках. Рухнула на разложенные Пахой тряпки. На удивление, он не срубил ни единой ветки, подложить для мягкости. Все-таки у камня минимальная комфортность. К вечеру не осталось сил даже пугаться. Сильно потела. И если бы это просто был пот. Пополам с кровью. В порах собирались маленькие розовые капельки. Кожа сильно чесалась.
− Я умираю, − спросила она у Пахи. Хотелось, что бы её пожалели. Прижали крепко и наговорили всяких милых глупостей. Пусть даже Паха. Теперь все равно.
− Наоборот, − еле произнес он.
Ему приходилось не легче, но находил сил присматривать за девушкой. Кутал, когда спала, подавал воды. Она не противилась. Противиться или отказываться, нужны силы. Но где их взять?
Паха постоянно пил воду. Насильно цедя сквозь зубы, чтобы через минуту другую извергнуть выпитое. Следом поил девушку. То же насильно.
− Мне плохо…, − слабо сопротивлялась Чили. − Меня вырвет.
− Вот и хорошо. Быстрей подымишься, − давил он ей на челюстные мышцы, разжимал рот и вливал из берестянки воду. Она почти захлебывалась. Что-то попадало внутрь и тут же выблевывалось. На короткое время становилось легче. Поэтому с каждым разом она сопротивлялась все меньше.
День третий….
Он начался плохо. Просто ужасно! Она обмочилась. Ночью. Сама мысль о подобной слабости привела её в слезы. Что-что, а плакалось легко. Слезы текли сами по себе. Чили стыдно. Никаких условий скрыть позор…
− Бывает, − утешил он. Утешилась ли она? И не пошел бы он со своими утешениями. Утешитель!
Паха преодолел её сопротивление, стянул с нее штаны и носки, закинул просыхать.
— Просил же….
Чили в ответ невнятно вякнула.
− Уйди, − и сильно зажмурил глаза.
Рваный ритм сердца перемежевался с кочующей по всему телу болью. То схватывало в груди, то ныла сама грудь. Пекло желудок. По кишкам путешествовал дикобраз. Задом наперед. В мясорубке крутили печень. Почки как два куска набухшего поролона. Лежишь неподвижно и хочешь… мечтаешь о покое, почти забвении.
Ведро воды закончилось и Паха отправился его наполнить. Возвращался долго. Принес половину. Больше не поднял. К вечеру Чили совсем расхворалась. Но воду она послушно пила. Текли слезы, текли сопли. Из ушей тоже текло. Что-то противное, пахнущее и желто-зеленое. Она попыталась встать.
− Лежи, не мучайся, − попросил Паха.
Она охотно сдалась. Ибо поступить вопреки не хватило упорства. Лишь всхлипнула от бессилия, ощущая как мокнут трусы, а моча, чуть собравшись под ягодицами, убегает через брезент, под камни….
День четвертый….
Если с вечера еще теплилась надежда, что все скоро образуется, то вот утром….
Когда Паха почерпнул воды принести ей воды, Чили почти прокричала
− Не подходи! Не подходи….
Есть вещи, которые не касаются мужчин, даже если они знают об их естественности. Теперь с уверенностью можно было сказать, у Чили текло изо всех мест, откуда течь может. Из всех без исключения.
Паха набросил ей ноги свою рубаху.
− А то помрешь от своих секретов.
Она лишь всхлипнула от обиды. Ну почему все так с ней происходит. С ней, а не с кем-нибудь другим.
Следующий день, вполне возможно их прошло два или три, она не помнила вовсе. Все смешалось в какую-то невообразимую кашу, из которой не выудить ни одной ясной картинки. Впрочем, кое-что врезалось в память. Паха держал ей голову на своих коленях и поил, и поил водой. Он уже мало-помалу оклемался.
Странный сон. И сон, и бред одновременно. Опять бежала по тропе, прыгала через обрыв, её подхватывал Паха. Припомнила его слова, пронзительно чувствовала удивление её столь необычному виду. Шагая к станции, он искренне тревожился за нее, как тревожатся за малое дите. Она и была дите… и наверное, остается.