– Помнишь, я во время нашего первого похода увидел Трубу и какую-то странную штуку перед ней?
– Ну, и что? Хочешь, чтобы я притащил её в деревню и велки за это меня простили? Не выйдет…
– Да я не про то. Если ты пойдёшь туда, к Трубе, то ты будешь в относительной безопасности – сталкеры туда просто не ходят, боятся.
– Так ведь и я боюсь! Там же, наверное, вредов под тысячу или даже больше…
– По-моему, явно больше… Но и ты-то не клыпом шит – такой здоровый! Тебя никакие вреды не возьмут!.. Короче, просто иди туда и постарайся со всем этим разобраться. А заодно жди меня с Плющом: через некоторое время после сталкатлона мы обязательно к тебе заглянем…
– А Плющ не станет следовать своему долгу перед деревней и н прирежет меня при встрече, как сказали велки?
– Я смогу его уговорить. Ты же знаешь, как он по пустякам вечно нарушал правила, – нарушит и это. Ладно, всё, не могу долго с тобой болтать, а то могут что-нибудь заподозрить… Я пойду.
– Лас, – вдруг окликнул его Стан, когда юноша поднялся с пола и сделал было шаг к двери.
– Что? – обернулся Лас.
– Ты… – видно было, что этот вопрос даётся Стану с большим трудом, – ты… простил меня?
– Да, – ответил Лас, стоя на месте и глядя на дверь, словно собираясь «прошибить» её своим «дальновидением» и посмотреть, что там делают «охранники». – Ксюня тоже со временем сможет тебя простить: она понятливая… Лина вот не захочет ни в какую.
– А чихать мне на неё, – отмахнулся Стан. – Я тут подумал: Ксюня любит тебя, Лина любила Квильда… может быть, мне с этим делом просто не судьба, а?
– Возможно, – сказал Лас и подошёл к двери. Произнёс напоследок: – Помни, что я тебе сказал: иди на восток. – И он вышел, оставив сврестника уединённо дожидаться, когда приговор приведут в исполнение.
39
– …Как грустно, – сказала Ксюня. – Вас было четверо, теперь осталось двое. И всё из-за него.
– Стан просто поддался своим чувствам, – ответил Лас, поняв, кого имела в виду его подруга. – А сам он был таким, что… В общем, так получилось.
– Тебе что, не жалко Квильда?!
– Жалко. – Лас пожал плечами. – Но знаешь, Стана мне тоже жалко. Только подумай: вечера наедине со сталочками накрылись, все были против него, а ему самому не удалось – в отличие от Плюща, будь тот на месте Стана, – продумать, как со всем этим справиться. Он решился на крайние меры – и облажался. Так что его можно разве что пожалеть.
Лас и Ксюня стояли бок о бок на восточной окраине селения, рядом с домом Ласа, и наравне ещё с парой десятков любопытствующих дожидались, когда сюда приведут Стана и навсегда выпроводят его из деревни. В отличие от всех остальных (и даже, скорее всего, Ксюни), пришедших просто поглазеть на приведение в исполнение вынесенного Советом велков приговора, Лас решил присутствовать при изгнании Стана, чтобы проводить своего, как он надеялся, нового старого друга и поддержать его в такой трудный момент. И Лас надеялся также, что Стан отплатит ему за это добром, а именно – помощью в разгадке тайны той непонятной железяки.
– Пожалеть можно, – согласилась с ним Ксюня. – Но простить… не знаю. Я бы не смогла.
– А ты попробуй – вдруг получится?
– После всего, что он сделал нам с тобой и Лине с Квильдом?! Ты шутишь?!
– Разве ты такая злопамятная? Надо уметь прощать – и, возможно, другие это оценят.
– В том-то и дело, что – возможно…
– Если что, я его простил.
Ксюня не стала издавать очередное изумлённое восклицания – всё отразилось в её глазах, когда она, услышав эту реплику, потрясённо взглянула на Ласа.
– И тебе советую, – продолжал тот. – Если долго держать в себе зло, оно разъест в тебе всё твоё добро, а само останется в тебе, и в итоге будет только хуже – главным образом тебе самой.
– Что ж, – вздохнула Ксюня, – я тоже попробую его простить. Но ничего не обещаю.
– И этого достаточно, – улыбнулся Лас – и приобнял сталочку за талию. – А как у нас с решимостью? Ещё не готова?.. – Ксюня промолчала, и подсталкру показалось, что это значит – «нет». – А что так?.. Сколько, кстати, тебе осталось до совершеннолетия?
– Год и тридцать четыре дня, – сказала Ксюня. – Я родилась в четвёртый день осени. – Девочка посмотрела Ласу в лицо и заметила отразившийся на нём неподдельный интерес. – А что?
– А я – в шестьдесят седьмой.
– Для чего ты мне это говоришь?
– Просто чтобы ты знала. Мы оба, получается, родились осенью…