3
Пуэнте Аранда. Богота. Колумбия.
Диана сидела на балконе, раскинув голые ноги на кофейном столике. В спальне глубоким, здоровым сном младенца спал её жених, чуть полноватый, рыжий, с рассыпанными по бледной спине веснушками и оспинами. Вполне годный секс не помог снять накопившегося за два месяца в новой должности напряжения. Ди виртуозно симулировала оргазм, не желая затягивать процесс, позволив Марку лениво сползти с себя и остаться весьма довольным собой.
Прилетев, он пригласил её в неплохой, в меру пафосный местный ресторан, и, как заправский фокусник, выудил откуда-то из-под полы пиджака бархатную коробочку. Диана едва заметно скривилась ― футляр был в форме сердца, кольцо огромное, вычурное, из мещанского красного золота, а камень был в форме груши. Отсутствие вкуса у возлюбленного было налицо, она решила промолчать, а утром ненавязчиво намекнуть, что она его по приезду в Штаты поменяет, мол, размер не подошёл.
Марка Диана знала ещё с колледжа, они встречались уйму лет. Отец его был серьёзной фигурой в Конгрессе, а сам он ― управляющим банка, посему Александр считал его неплохой партией для дочери. Диана особенно ничего против не имела. Низкий уровень культурного и духовного развития ещё не самый страшный порок. Свадьбу наметили на следующее лето, загодя заключили договор с распорядителем, а дизайнер и в спешном порядке разрабатывала макет приглашений для первых лиц страны... И всё это задолго до ее официального "да".
Всё это шло будто бы мимо неё. Диана плыла по течению, не в силах остановиться, выгрести на берег и подумать, нужно ли ей это всё на самом деле. Она ощущала себя персонажем чьей-то новеллы, у которой не было права отступить от загодя прописанного сценария. Любила ли она человека, с которым собиралась провести остаток жизни? Она взглянула на него, на его рыхловатое тело, не знавшее физической нагрузки, на ноги с покрытыми рыжей порослью большими пальцами, на лицо, придавленное подушкой и с отвращением отвернулась. Ночь, опускаясь теменью на город, приоткрывала правду. Алкоголь помогал с этой правдой мириться. Марк был омерзителен ей. Но она ничего не могла — или не хотела — с этим делать. Хотелось только выпить.
Диана отклеила с плеча никотиновый пластырь и плеснула в рюмку коньяку. Марк ничего не заметит. Он вообще ничего не замечает. Диана давно перестала обижаться, ей было даже выгодно ― он не расскажет отцу, что у неё рецидив подросткового алкоголизма, с которым Пирсы так отчаянно боролись, пока мать её была жива.
Воспоминания нахлынули, стоило только пригубить горько-сладкой, обжигающей губы жидкости. После смерти матери всё стало хуже. Раньше Диана только баловалась, но теперь опустошала родительский бар с завидным постоянством, заглушая боль утраты. Отец никак не поддерживал её — всё время был занят, а позже, когда она выпила и едва не угнала из гаража машину, оплатил внушительной суммой клинику в Северной Ирландии, потребовал лучших врачей, лучшие условия и полную конфиденциальность, и почти на полгода выслал Ди из дому. Клиника была курортом, виды ― потрясающими, лечение ― эффективным, причудливо сочетаясь с полной изоляция от старых связей, обидой и одиночеством. Отец ни разу её не навестил, звонил раз в неделю, вырывая свободную минутку между совещаниями, холодно задавал три-четыре дежурных вопроса и клал трубку. «Доброй ночи, Диана» ― самое ласковое, что она от него слышала, долго-долго, до сердечного трепета прижимала к груди трубку, где равнодушно звенели короткие гудки. Вырёвывая по ночам свою ненужность, Диана надеялась, что когда-нибудь отец будет любить её и гордиться ею. Пирс заботился о своей дочери, искренне считая сухой отцовский долг любовью, но они никогда не были близки. У него просто не хватало на неё времени.
Тогда Диане было пятнадцать, а с годами детские обиды обросли досадой и злостью, отцовская строгость и холодность оборачивалась страхом и безразличием, разочарование в её способностях ― цинизмом и наказывалось корыстным использованием отцовского положения, тягой к выпивке, лёгким наркотикам и мелким хулиганствам. Потерявший надежду на взаимность подросток раз за разом неосознанно стремился доказать отцу, что он прав ― она его стыд и позор.
В окне телефона мигала переписка с Торресом, куда он изливал душу и фонтанировал эмоциями.
«Я не понимаю, это просто какой-то кошмар! Я такого говнюка впервые в жизни вижу! Знаешь, что он мне сказал?! Эй, ты, птенец, притащи мне кофе и не выпендривайся. Ты представляешь? Я что, мать его, мальчик на побегушках?!»