— Ярик, ты кушал?
— Кушал, мам. — Ответил хозяин, прикрывая меня какими-то бумагами.
— В комнате убери.
— Ну, ма-а-ам! — Протянул парень.
— И не засиживайся. А то опять первую пару проспишь.
Дверь закрылась. Бумага зашелестела, я вновь увидел глаза.
— Ты! — Прошептал парень, который во времена Светы уже работал бы на заводе, а не сидел на шее у матери. — Ты прекрасен!
Я занервничал. Конечно, сталь отличная, рукоять дубовая, а значит, практически вечная. Но красивым меня нельзя назвать. Лаконичный, строгий кухонный инструмент. Ни инкрустации, ни резьбы. С чего этот глупый мальчишка так радуется?
— Правда, я хотел кого-то более инфернального, но это очень дорого. Денег только на тебя хватило. Но ведь и ты молодец, целых две жертвы на счету. Ведь так, меня не надули?
Естественно, я не ответил. А этот странный человечек взял меня в руки, поднёс лезвие к глазам и прошептал:
— О, да! Я чувствую жажду крови! Мы будем великими — ты и я!
Как можно было принять желание шинковать капусту за жажду крови, не понимаю до сих пор.
Целых два года я прожил у этого сумасшедшего, который для начала притащил блестящую гадость под названием «стразы» и оклеил всю рукоять. Потом пытался выпилить перочинным ножиком какую-то надпись на лезвии, но коллега, не выдержав позора, сломался, так и не успев представиться. Точил меня Ярик раз в неделю, когда родителей не было дома.
Сначала он просто спал со мной. Под подушкой было тепло и мягко, можно было спокойно упиваться воспоминаниями о прошлом. Потом стал носить в институт, и я, лёжа в рюкзаке, с интересом слушал разговоры его однокашников. Мир сильно изменился, появилось много незнакомых слов, и вообще, жизнь стала суетной и агрессивной.
А однажды какая-то девушка с очень приятным голосом обозвала хозяина «фриком». Что это значит, я не понял, но Ярик с того дня сделался ещё более странным. Например, брал меня в ванную комнату и резал себя, при этом вздрагивал, тихонько скулил и плакал. Он явно боялся боли — порезы были неглубокие, кровь практически отсутствовала, а дурачок дрожал и клацал зубами. Потом тщательно протирал эмаль ванной, чтобы родители ни о чём не догадались, увидев бурые пятнышки. Уносил меня в комнату, целовал, нашёптывал какие-то дикие обещания о всемогуществе и засыпал, свернувшись клубочком.
Это было ужасно. Я не хотел участвовать в этом безумии, но поделать ничего не мог. Иногда во мне просыпалось желание вспороть нежную кожу дурачка посильней, чтобы прекратить его надуманные страдания, но хрупкие, совершенно не мужские руки тщательно контролировали нажим.
Что творилось в голове у Ярика, понять так и не смог. Весной он приманил колбасой дворовую кошку и за гаражами перерезал несчастному животному горло. Лезвие покрылось кровью, но я вместо того подъёма, который испытал в руках Светланы, почувствовал лишь отвращение к хозяину и жалость к Мурке. А парнишка, отшвырнув меня и лохматый трупик, скрючился и долго извергал содержимое желудка.
Зачем через неделю повторил, если ему от этого было плохо? Не знаю. Кровь он не смывал. Нюхал, что-то бормотал и ласково водил пальцами по стразам. Я страдал, не имея возможности выразить эмоции.
После трёх кошек и двух собак я не выдержал. Возможно, манипуляции Ярика возымели действие — не знаю. Но в очередной раз, когда мальчишка закрылся со мной в ванной, я переборол собственную беспомощность.
Для начала дрогнула его рука, и наконец-то получилось вонзиться глубоко. Дурачок взвизгнул и дёрнулся, а я почувствовал возбуждение. Сил прибавилось. Казалось, ещё немного — и появится полная свобода действий. Но грань перейти так и не удалось.
Ярик меня выронил. Я воткнулся рукоятью в большой открытый мешок стирального порошка, стоявшего в углу. Подвывая, дурачок распахнул дверь и побежал на кухню. Я слышал грохот, скрип открывающихся ящиков и ждал.
Мальчишка вернулся, баюкая раненую руку. Пластырь, который он налепил на предплечье, быстро пропитывался кровью. Споткнулся о порожек и рухнул. Прямо тощеньким горлом на лезвие.
Кровь заливала всё вокруг, а я сидел в шее по самую рукоять и упивался счастьем. Это было великолепно, чувствовать, как совершенно бесполезная жизнь покидает этот мир.
В мусорном контейнере пролежал недолго. Короткая поездка в компании отходов, и вот она, городская свалка.
Меня нашёл Рома, который жил прямо здесь, в картонной коробке от двустворчатого холодильника. Новый хозяин очищал лезвие, втыкая меня в землю, точить не собирался, и новые жизненные обстоятельства угнетали с каждым днём всё больше. К осени злость стала столь велика, что во мне вновь проснулась та будоражащая сила. Получилось нашептать кое-что одному из собутыльников Романа. Короткая ссора, вовремя попавшийся на глаза я, и вот оно, счастье — горячая кровь на клинке и ощущение стремительно угасающей бессмысленной жизни.