Вернувшись за стол, я спросил:
— Вы бывали в доме у Недждета?
Он вздрогнул, застигнутый врасплох моим вопросом.
— Да, — произнес с сожалением. — Будь моя воля, я бы туда ни ногой. Но мне пришлось. Однажды мы с Недждетом сильно сцепились. Он потом извинился и пригласил нас к себе на ужин. Я идти не хотел, но Лейла настояла, мол, отказываться невежливо. Делать нечего, пришлось согласиться.
Пока что это никак не объясняло, откуда на рамах гравюр взялись их с Лейлой отпечатки пальцев.
— Вы видели гравюры в гостиной?
— Видел, у нас даже спор из-за них вышел. Снова чуть не подрались. Недждет утверждал, что две из них — оригиналы. Он говорил про гравюры собора Святой Софии и мечети Сулеймание. А я в этом немного разбираюсь. Смотрю — никакие это не оригиналы. Я сказал ему об этом, а он раскричался, мол, что я вообще в этом смыслю. Если бы не Лейла, разругались бы в пух и прах.
Все-то он знал: и к чему я веду разговор и что ему нужно сказать. Как у любого убийцы — мастера своего дела, у него были готовы разумные и логичные ответы на все вопросы. Но отступать я не собирался.
— Хороню, что до драки дело не дошло. Иначе Недждету пришлось бы несладко: я видел, как вы отделали Эрджана, никакая дубинка для самообороны ему не помогла.
На смуглом лице Намыка слегка зарделся румянец.
— Я драться не люблю… — Он запнулся и смущенно улыбнулся, зная, что я уловил в его словах ложь. — Ну, хорошо, в молодости я не раз попадал в передряги. Сами понимаете, кровь молодая кипит. Но с годами любое насилие стало вызывать у меня отвращение.
— После того как стреляли в полицейского? Или после того как он стрелял в вас?
В кабинете повеяло холодом.
— Ничего удивительного, вы прочитали мое дело, — в его голосе не было и намека на злость. — Вы правы, именно после того случая. Знаете, я благодарен Всевышнему, что не убил того мужчину. Я не смог бы жить с такими угрызениями совести.
В его лице, взгляде и голосе читалась искренность.
— После этого вы прекратили участие в вооруженных акциях?
Он мог бы воспользоваться этой подсказкой, но не воспользовался.
— Нет, у меня были не только личные причины. Произошли изменения всемирного масштаба, и организация, в которую я входил, распалась. Тот случай тоже не прошел даром. И я решил избрать для себя новый путь. — Глаза его были полны умиротворения, которое лучше слов говорило о том, что он доволен сделанным выбором. — Я рад, что так поступил. Сейчас я счастлив.
— Еще бы вам не быть счастливым, — поддел я его полушутя, — вы и сейчас не менее активную деятельность ведете: протесты, ночные вылазки, потасовки. С таким настоящим о прошлом и вспоминать не приходится.
Он пожал плечами, как набедокуривший и безответственный гаврик:
— Что нам остается? Другого способа защитить город у нас нет.
Давить на него дальше смысла не было, поэтому я подумывал, как завершить разговор, но оказалось, Намык еще не все сказал.
— Думаю, вы нас по-прежнему подозреваете, — произнес он с некоторой обидой, как будто с ним обошлись несправедливо. — Но вы ошибаетесь, Невзат-бей. Мы никого не убивали. Тот, кто строит, разрушать не будет. Тот, кто пытается спасти город, никогда не станет убивать его жителей. Тот, кто защищает жизнь, не будет искать выход через смерть. — В его взгляде сверкали искорки. — Если бы вы только попробовали взглянуть на мир нашими глазами, вы бы это поняли. Не обижайтесь, но предрассудки затуманили и ваш разум. Вы считаете нас террористами только потому, что мы развешиваем плакаты, устраиваем протесты и действуем группой. По-вашему, мы кровожадные убийцы, способные на любое зло. А мы всего лишь боремся за наш город, который, между прочим, и ваш тоже. Помните, вы сами сказали: здесь вы родились, здесь похоронены ваши близкие, здесь прошли лучшие моменты вашей жизни. За эту жизнь мы и боремся. Нет, инспектор, мы никого не убивали. Потому что избравшего в товарищи смерть неминуемо ждет смерть.
Тревога
Намык красиво выразился, но горькая правда заключалась в том, что если кто и избрал в товарищи смерть, то это были мы, полицейские. Течение нашей жизни определялось убийствами, непрерывной погоней за спятившими, отчаявшимися людьми, которые, утратив душу во тьме жестокости, ищут спасение в преступлениях. Мы шли по оставленному ими кровавому следу, пытаясь разгадать, как и почему они совершили убийство. В награду мы получали не справедливость, а разочарование, и в конце нас ждало не спокойствие, а боль. Поймав одного, мы знали, что кто-то другой уже готовится отнять чью-то жизнь. Лица жертв и убийц каждый раз были разные, неизменным оставалось одно — люди продолжают убивать друг друга. Зачем тогда кого-то ловить и наказывать? Есть ли в этом хоть какой-то смысл? А в расследовании, которым мы занимались сейчас, о поимке убийц пока даже речи не было.