- Мозг в глубокой коме. Травма, шок, вторжение… - Анна провела рукой по голопроекту мозга, где красная зона яростно билась, — Сознание… глубоко подавлено. Заперто. Возможно – блуждает в лабиринтах травмы и Клейма. Нейронные паттерны хаотичны. Признаков осознанной активности нет, — взгляд бездонных и холодных глаз селлеанки впился в Кейла, — Прогноз неопределённый. Шансы на возвращение… - Морвин сделала едва заметную паузу, обсидиановые зрачки сузились на миллиметр -…Менее 30% в ближайшие 72 часа. И это оптимистично, учитывая природу клейма.
Слова доктора ударили Кейла с физической силой. Мужчина отшатнулся на полшага. Спина врезалась вхолодную дюрастальную стену. Глухой стук брони о металл эхом отозвался в тишине отсека. Широкое лицо дрогнуло. Морщины у глаз и рта углубились, став тенями отчаяния. Карие зрачки потускнели, уставившись куда-то в пространство за спиной Морвин, на бледное лицо Дмитрия под куполом. В них читалось немое потрясение, тяжесть обрушившейся горы, и что-то острое, режущее – глубокая, всепоглощающая вина.
Кейл тяжело вздохнул. Звук вышел не усталым – сломленным. Глубоким, как трещина в фундаменте станции. Он опустил голову, взгляд упал на искажённое отражение его собственного лица, изрезанного болью, в полированном пластике шлема.
- В последний раз… – голос сержанта прозвучал хрипло, тихо, как скрип ржавых петель давно запертой двери. Кейл поднял взгляд на Морвин, но видел не её.
-…говорил с Димой. После инцидента с Бейли, — мужчина сжал шлем так, что полимер заскрипел, проседая под нечеловеческим давлением, — Я был… жестоким. Грубым. Сказал… что он не тот человек, который вытащил меня из огня на Арктуре, — каждое слово давило горло, как удавка, — Он пытался объяснить… Патриарха, давление… а я… - Кейл резко качнул головой, жест отчаяния и самобичевания, — Я назвал его «Молния. Старым прозвищем. Как тогда, на Арктуре, когда он вытащил меня из-под обрушивающейся фермы, и его броня искрила от статики разрядов. Как укор. Как будто он… предал не только Бейли, но и нас. Себя прежнего.
Сержант замолчал, дыхание стало шумным, прерывистым, как у раненого зверя, нарушая искусственную тишину отсека. Взгляд снова прилип к Дмитрию, к бледному, машинно-поддерживаемому лицу – живому упрёку.
- А теперь… – голос сержанта сорвался, стал ещё тише, ещё более разбитым, едва различимым над гудением аппаратов, — …теперь молния здесь. И последнее, что Дима слышал от меня… был укор. Последнее, что парень знал… что даже я, старый дурак… разочарован в нём.
Морвин молчала. Селлеанка не дрогнула. Ни единым мускулом. Не протянула руку утешения. Не произнесла пустых слов. Обсидиановые глаза наблюдали за Кейлом с тем же неумолимым, аналитическим вниманием, с каким она изучала скачки нейронной активности. Рука доктора замерла на консоли, пальцы-скальпели чуть согнуты. Вина сержанта – биологически нерелевантный фактор. Но женщина видела это.
- Мы делаем всё возможное, сержант, – наконец произнесла Анна. Голос не смягчился, но и не резал. Обыкновенная констатация действительности.
- Но битва сейчас идёт внутри него. Против травмы. Против клейма, — Морвин микродвижением головы указала на Дмитрия, — И, возможно, против тех демонов, о которых вы… упомянули, — взгляд доктора скользнул к сержанту, оценивающе, — Ваше присутствие здесь… регистрируется его подсознанием. На примитивном, автономном уровне. Продолжайте говорить с ним. Даже если кажется, что это бесполезно. Говорите, что важно. О «Молнии». О том, что было до… последнего разговора.
Анна резко отвернулась, внимание приковали новые всплески на голопроекции, где красная зона судорожно дёргалась, яростно бросаясь на барьеры стабилизаторов, — Тридцать процентов – это не ноль, сержант. Это шанс, — слова Анны прозвучали не как надежда, а как факт, холодный и неопровержимый, — Используйте его.
Фигура селлеанки, снова замершая у консоли, стала окончательным барьером. В стерильном воздухе повисли невысказанные слова, гул машин и тяжёлое, виноватое молчание сержанта.
И тогда Кейл, превозмогая ком в горле, сделал шаг к стеклу. Голос, грубый от сдерживаемых эмоций, прозвучал слишком громко в тишине, — Слышишь, Молния? Пора домой.
На сгибе бледной руки Дмитрия имперская печать вздрогнула. Тусклый синий свет вспыхнул – язвительно, как холодный огонь в ране. В тот же миг, прежде чем погаснуть, бросил в сознание Кейла ледяную искру – обрывок видения: обсидиановый шлем Шилы, повёрнутый к нему, и чувство... не гнева, а бесконечной, усталой презренности. Затем – только призрачное послесвечение и глухой звон в ушах.