Глубокий вдох. Озон от искрящих контактов. Гарь перегретых двигателей, вползшая из вентиляции. И... страх. Тяжёлый, как свинец. Короткая, сдавленная команда – малый импульс. "Молния Харканса" поползла вперёд. Невесомо. Как призрак, крадущийся по ночному дому.
СКРЕЖЕТ! Низкий, резонирующий. Будто кости самой станции скрипели под невыносимой тяжестью. Сталь застонала. Вибрация – волна по палубе – впилась в Дмитрия, качнув тело вперёд в кресле. На мониторах – индикаторы захвата. Жёлтым. Потом... наконец-то, зелёным. Устойчивым.
– Вот мы и дома, – голос молодого человека прозвучал плоским. Ни капли триумфа. Пустота. Отстегнул ремни, поднялся. Ноги чуть ватные.
Тишина мостика после стыковки... Обманчивая. Как затишье перед бурей в самом Поясе. Знакомый гул "Молнии" – вибрация генераторов, шелест вентиляции, скрип корпуса в тисках станционных захватов – теперь звучал глухо. Устало. Как сердцебиение после смертельной драки. Неровный гул маршевых двигателей (экипаж звал его 'рычанием старого медведя') всё ещё вибрировал где-то глубоко в костях.
Дмитрий шёл по центральному коридору. Стальные стены – знакомые до каждой царапины на потускневших панелях – будто сжимались. Давили. Воздух – озон, антисептик и... жизнь: терпкий дух пота, сладковатая вонь перегара и что-то затхлое, как в старом трюме. Вот знакомое ворчание механика из-за открытой панели – что-то про "глючную проклятую схему". Вот сдавленный смех у люка кают-компании – двое техников, делятся термосом с обжигающе — сладким пойлом, их "топливом" после смены. Штурман мелькнул в проходе. Кивок – короткий, деловой. Но в глазах – немой вопрос: "Ну, капитан? Что теперь?"
Каждый звук, взгляд. Груз. Ложился на плечи. Усталость – тяжёлая, как плита брони. Но... знакомый скрип панелей под ногами, ворчание механика, даже едкий запах перегоревшего изолятора – всё это было его. Его сталь. Его люди. Его крепость. И в этой хрупкой, как стекло в Поясе, знакомости – таилось какое-то успокоение. Зыбкое. Как дымка над болотом.
Шлюзовой отсек. Массивная дверь в брюхо "Фронтира" всё ещё мигала жёлтым – проверка, проверка, вечная проверка. И перед ней, как каменные стражи у врат самого что ни на есть ада, стояли двое.
Сержант Кейл. Он стоял чуть впереди. Не по уставу. По праву старого волка, видавшего космос. Низкий, плотно сбитый, как дубовый пень. В матово-сером боевом костюме – второй коже, полированной годами службы до блеска. На груди – эмблема Дома Харканс. Клеймо. Вспыхивало кроваво-красным и золотом в тусклом свете отсека. Шлем – под мышкой. Широкое, щитообразное лицо. Большие карие глаза – полные тяжёлой, выстраданной мудрости – встретили взгляд юноши. В уголках – знакомые морщинки дрогнули. Намёк на тепло, спрятанное глубоко. Глыба. Надёжная. Позади него, чуть в тени, замер второй боец – молодой, спина напряжена в струну, а пальцы нервно перебирали приклад дробовика, будто искали спасительную занозу. Контраст – хоть ножом режь. Спокойная, выветренная мощь Кейла и скрытое, дрожащее напряжение новичка, готового взорваться от первого же резкого звука. Как натянутая тетива рядом с гранитным утёсом.
Кейл хрипло крякнул – звук, похожий на переворачивающийся камень в пустом ведре. Взгляд, острый, как сканер, скользнул по Дмитрию с ног до головы. Оценивающе. Придирчиво. – Ну что, «Молния Харканса»? – Голос – низкий, скрипучий, будто гравий под гусеницами. Но знакомый едкий оттенок пробивался сквозь хрипоту, как ржавый гвоздь сквозь ветошь. – Опять в самое пекло сунулись. Чует моё сердце, патриарх решил проверить, не заржавела ли наша проклятая живучесть. Или просто старику скучно стало.
Дмитрий шагнул к шлюзу. Тень от его фигуры легла на массивную дверь, которая всё ещё подмигивала жёлтым глазком предупреждения. "Проверка". Вечно эта проверка. За ней – не просто гул и скрежет «Фронтира». Враждебный запах пота, дешёвого синтетика и чего-то гниющего. Он смотрел не на мигающий индикатор, а сквозь него. Сквозь бронестекло. В ту самую ледяную, беззвёздную пустоту, что всегда ждала за углом.
– Иногда... – начал тихо Дмитрий, скорее для себя, но слова повисли в густом, маслянистом воздухе отсека, цепляясь за каждый звук работающих систем. Молодой человек провёл ладонью по лицу, стирая несуществующую грязь. – Иногда мне кажется, Кейл... – Пауза. Гул генераторов казался громче, навязчивее. – ...не проверяет. – Ещё пауза. Гул. – Пытается избавиться. Похоронить здесь, на задворках.
Кейл не шелохнулся. Ни единым мускулом. Стоял, чуть подавшись вперёд, его матово-серый костюм сливался с тенями шлюза, превращая сержанта в ещё одну угрюмую статую. Только лёгкое движение пальцев по шву бедра – едва заметное постукивание – выдавало напряжение. Не спеша, с той самой привычной, выверенной годами аккуратностью ветерана (каждый жест – экономия сил, движение – на счету), он поднёс шлем к голове. ЩЁЛК! Защёлка громко лязгнула, как выстрел в тишине собора, перекрыв на миг гудение систем. Визор ещё был открыт. Большие карие глаза, теперь наполовину скрытые тёмным стеклом, снова нашли стально-серый взгляд капитана. В них не было ни капли сомнения. Ни тени. Только уверенность. Тяжёлая. Давящая. Как плита брони на груди.