– А может, вам не кажется? – прозвучало из динамиков шлема. Тише, чем бормотание навигатора. Но с ледяной, режущей чёткостью. Каждое слово как удар отточенным лезвием по натянутой нити.
Фраза повисла в воздухе. Острее любого клинка, холоднее космической бездны. Дмитрий внешне не дрогнул. Но внутри – холодная волна. Резкая. Будто шлюзовой отсек вдруг разгерметизировался в тишине, высасывая тепло и воздух. Мускулы челюсти напряглись под кожей, сведённые в каменную маску. Пальцы правой руки, лежавшие на шве брюк, непроизвольно дёрнулись, будто от удара током.
Взгляд, только что утонувший в пустоте за шлюзом медленно, с нечеловеческим усилием, словно преодолевая гравитацию самой станции, перевёлся на непроницаемый визор сержанта. На этот кусок полированного композита, за которым скрывались глаза, полные тяжёлой уверенности. Гул систем корабля и «Фронтира» – генераторов, вентиляции, далёких ударов по металлу – вдруг обрушился оглушительным каскадом, подчёркивая звенящую, режущую тишину, что воцарилась между двумя людьми у врат ада. Тишину, в которой слышалось только собственное сердцебиение Дмитрия – гулкое, учащённое, как барабанная дробь перед казнью. И холод. Холод от тёмного стекла визора Кейла, от слов, вонзившихся глубже любого ножа. Холод пустоты, которая теперь зияла не только за шлюзом, но и здесь, в этом отсеке, между капитаном и самым верным сержантом. Пальцы правой руки, лежавшие на шве брюк, снова мелко, неконтролируемо дёрнулись. Единственный признак жизни в окаменевшем теле. Единственный ответ на лезвие фразы, всё ещё висевшее в маслянистом, пропахшем озоном и гарью воздухе.
Тишина.
Гул.
Холодный визор.
Дёргающиеся пальцы.
И барабан сердца в ушах.
Врата ада были открыты. И страж у них был только один.
Глава 1. "Ржавчина, Шелк и Кровь Императора".
Над базарной палубой – этим адским котлом из шипящей гидравлики, хриплого хохота из "Латунной Бочки" и пота – Дмитрий Харканс застыл перед пульсирующей голокартой. Не статуя, нет. Скорее лезвие, воткнутое в ржавчину. Глаза – холодная сталь – скользили по траекториям, пальцы порхали над интерфейсом, выискивая кривые векторы, что дурно пахли. Чужой. Полный чужак в этом муравейнике. Выглаженная тёмно-синяя форма Дома, матовая броня – островок порядка посреди фронтирской вонючей ржавчины и человечины.
Станция копошилась под бледным, больным заревом Ирроникса, красившим металл в тревожную бирюзу. Пар клубился из перегретых жоп грузовиков. Неон загорался, как ядовитые грибы: «Туманность Рюмки», «Генные Специи Софи» (с подмигивающей голограммой), «Караоке-Угар». Воздух дрожал – низкий гул реакторов, шипение пневматики. Дыхание дряхлого монстра. А над всем этим – серебристый, нарочито бодрый голос местного ИИ: – С возвращением, обитатели Фронтира! Напоминаем: стыковочные взносы ждут, не дождутся ваших кредитов. И, э-э-э… помните, граждане! Высокоскоростной свинец – никак не аргумент в спорах о счетах! – тон споткнулся на последнем слове. Лёгкий статический треск – как ножом по стеклу.
У гравитационного колодца пара таможенников Турванни – долговязые, с орлиными башками и клювами из хромированной стали – скользила мимо ящиков с печатями Пельнари. Щёлк! Голосканер клюнул воздух. Перья на загривке одного взъерошились, точно, как у ястреба, увидевшего змею.
– В манифесте указано: шёлк Ваери. А сканеры воют о биомеханической заразе, – скрипучий голос как несмазанная дверь. Глаза второго, оранжевые, неморгающие бусины, сузились в щёлочки. – Эвакуируем сии ящики в медцентр. На предмет… свечения. – В ровных тонах – тень чего-то липкого, опасного.
БАМ! Латунные двери одного из баров распахнулись, выплеснув волну едкой вони дешечного виски и хриплого смеха. Бывалый солдафон, шрамы вместо биографии, поднимал стопку перед кучкой наёмников: – Зато, чёрт побери, чтобы дружественный огонь сегодня прошёл мимо! Бармен – аморфная слизь с кучей щупалец вместо рук – усмехнулся (если это можно назвать усмешкой): – Терпи, старик! Караоке скоро! Жди! – Хохот грянул громко, но в глазах наёмников – привычная, как ржавчина, настороженность. Никакого доверия.