Набулькав из канистры воды в закопченный помятый чайник, он повесил его на огонь. Дождавшись, когда чайник выдал белесую струю пара, Павел бросил в железную кружку пару щепоток заварки, залил кипятком и накрыл собственной шапкой, чтоб настоялся.
Всякий раз, заваривая чай, он усмехался про себя – насколько все относительно в этом мире! Тогда, еще до Апокалипсиса, то, что они сейчас называют чаем, не стал бы пить ни один из самых захудалых бомжей. А теперь рады и этому. Сушеные грибы с какими-то специями – предел всех мечтаний.
Он покачал головой, усаживаясь опять на мешок с песком. Кружка с чаем приятно грела руки. ВДНХ, некогда самая обыкновенная станция метро, теперь снабжала этим напитком всю подземку. Благодаря грибным плантациям быстро поднялась до уровня развитой, зажиточной – по местным меркам – станции. Павел никогда не был там, но, судя по рассказам торговцев, под плантации там отдано все возможное пространство – все подсобные помещения и даже часть туннелей. В этом был смысл: выгодный товар, пользующийся спросом везде. Даже могущественная Ганза, не смотря на множество разбросанных по кольцу станций с разными условиями, так и не смогла организовать производство такого чая, как делали на ВДНХ. А тамошние умельцы свое дело знали и хорошо хранили секреты. Но опять от тех же торговцев Павел слышал, что на рынках Газы еще можно купить настоящий чай – тот самый, еще из доапокалиптических времен. Но цена его было просто бешенной, и доходила до тридцати патронов за двухграммовых пакетик. А стограммовая пачка чая стоила ненамного меньше автомата Калашникова. Шорохов понимал, что достать сей бесценный продукт могли только сталкеры, непонятно как разыскивая уцелевшие по прошествии двух десятилетий армейские склады, нетронутые радиацией и грунтовыми водами. Торговый люд говорил еще, что от таких складов проку мало – все консервированные продукты давно пришли в негодность, и лишь чай, соль, сахар и еще немногое другое смогло избежать губительного воздействия времени. И еще кофе.
Павел откинулся на холодную бетонную стену и мечтательно закрыл глаза.
Кофе….Он обожал этот напиток. Сейчас он попытался вспомнить его чарующий, бодрящий аромат. Он всегда варил его по утрам в медной турке, по-турецки – давая закипеть, но тут же снимая с огня. И так повторяя три раза, после чего божественный напиток приобретал глубокий, с едва уловимой горчинкой, вкус.
Это было двадцать лет назад. Бездна времени.
Шорохов хлебнул остывающий чай.
«Теперь только и осталось, что жить воспоминаниями», - подумал он. Кто-то сказал, что мы все давно уже умерли, превратились в тени. Жалкое подобие на настоящую жизнь. Скрылись под землей, и все маемся, ищем что-то, сами не зная чего. Словно проклятые души в темном царстве Аида. Или где там еще согласно мифам.
«Именно так, - подумал Павел. – И ведь все это понимают, но никто так и не может найти в себе сил признаться в этом».
Сейчас люди жили в основном сиюминутными чаяниями и надеждами. Не каждый мог найти себе в темных, сырых подземельях, какую-либо достойную цель.
Думать об этом было страшно. Страх заключался в том, что таковой цели просто не было. Вернее, найти ее было весьма трудно. Ежедневная борьба за выживание – свет, тепло, глоток очищенной воды, исправный противогаз, россыпь патронов к «калашу» - все это не оставляло времени и сил на какое-то осмысление собственной жизни. Люди медленно деградировали, постепенно впадая в пучину регресса; наружу вылезали примитивные природные инстинкты, скрытые в глубине подсознания хрупким налетом цивилизации.
Прямая дорога в никуда. Павел понимал это. Именно поэтому он старался занять ум иными проблемами помимо выживания. Он уже привык к тем непонимающим взглядам, которые бросали на него его друзья, когда он на местной толкучке запросто отдавал десяток патронов за какую-нибудь книгу, попорченную временем и плесенью.
Осколок былого. Говорят, нельзя жить воспоминаниями. Но именно они, неизвестно почему, давали Павлу необходимую волю к жизни.
Ностальгия. Кому-то она была мукой, изматывавшей душу и вызывающая беспричинную злобу. Ему же она была отдушиной, в которую ускользала уставшая от серой обыденности душа.