А сказок хватало с лихвой. Кто-то отзывался о Полисе с уважением, кто-то – с непонятной, беспричинной злостью, называя Город «сборищем безумных очкариков», другие – с таким же безосновательным презрением, ну а третьи – просто с плохо прикрытой завистью.
Завидовать было чему. Полис считался одним из самых благополучных содружеств станций, соперничая в этом даже с могущественной Ганзой.
Так исторически сложилось, что в тот день в метро попали люди умственного труда, сумевшие укрыться в подземке из Библиотеки имени Ленина прежде, чем ядерный вихрь поставил жирный крест на всей человеческой цивилизации. Может, у общества людей науки ничего бы и не вышло, но вместе с ними оказались еще и офицеры из близлежащей академии Генерального штаба.
Ученым хватило ума не устраивать глобальных разборок, начиная с вопроса «кто виноват?» и заканчивая «вы за это ответите!».
В дни, охваченные паникой, горячечным безумием и абсолютным неверием в случившееся, подобные инциденты происходили очень часто. Спустя несколько месяцев, когда более менее организованные группы людей пытались установить хоть какую-то связь с близлежащими станциями, то находили лишь заваленные трупами и залитые кровью платформы. Безумие в поиске крайних выливалось в массовую бойню, довершая глубоко под землей и без того глобальный Апокалипсис наверху.
Рассудительность ученых сыграла здесь главную роль. И возникший, тем не менее, конфликт не перешел в крайнюю фазу. Установившееся шаткое равновесие укрепил созданный Совет станции. На нем определили дальнейшие действия с присущей ученым здравомыслием и свойственной военным железным упорством.
Деление на социальные сословия и жесткое определение прав и обязанностей каждой касты попахивало чем-то древним, средневековым, но время лишь подтвердило справедливость построения общества таким образом.
Когда рухнули все устои нормальной цивилизации, когда анархия, безумие, животные инстинкты – борьба за глоток чистой воды, кусок пищи, горсть патронов - стали править верх, никакой демократии места просто не осталось. Народовластие умерло там, наверху, поглощенное сверхяркой вспышкой ядерного взрыва, которую само и породило.
И наступило иное время.
Другая эра.
Павел проживал на Боровицкой.
Станция, построенная больше пятидесяти лет назад, была просторной, протянувшись на добрые триста метров и упираясь южным концом в цветное панно. Изображение на нем сейчас уже нельзя было толком разобрать – время и вездесущая пыль заставили потускнеть краски, в некоторых местах панно треснуло и осыпалось, оставив белесо-серые пятна.
Боровицкая когда-то была оформлена белым и коричневым мрамором, а так же декорированным красным кирпичом. В то далекое теперь время она действительно могла выглядеть величественно; сейчас же белый мрамор утратил блеск, покрывшись слоем пыли и копоти, а коричневый декор стен разукрасила замысловатая паутина трещин, царапин и сколов.
Станция считалась глубокого заложения – сорок шесть с половиной метров – и поэтому достаточно хорошо укрывала людей от радиации. Конечно, она просачивалась с поверхности через уже плохо фильтруемый воздух и с грунтовыми водами, но на это мало кто обращал внимание. По крайней мере, включенный дозиметр не издавал заполошную трель жизненно опасного фона, а лишь высвечивал на табло вполне приемлемые значения.
Широкие проемы арок станции сейчас со стороны путей были заложены кирпичом, превратившись в небольшие отсеки, в которых проживали люди Города.
В середине станции лестничный марш и замерший два десятилетия назад эскалатор выводили в нижний ярус вестибюля станции и дальше, на станцию «Библиотека им. Ленина».
Здесь, под эскалатором, когда-то находились технические помещения. Теперь же на двери красовалась выведенная черным маркером на куске картона табличка: «Комендант ст. Боровицкая».
Павел стукнул для приличия в обшарпанную дверь и, не дожидаясь ответа, шагнул в помещение.
Комендантом станции был Симагин Александр Георгиевич, в прошлом старший сержант милиции, двадцать лет назад спустившийся в подземку для очередного патрулирования…и оставшийся тут навсегда.
Как и все.
Павел знал его настолько давно, что уже просто не мыслил Боровицкую без худой, смуглой от природы, физиономии коменданта.